что их выдастиспуганный недоуменный гомон,дребезжание пыльных шкафов,истерический перезвон ножей.Потом это стало неважно.Перепуганно причитали длинные старые селедочницы,плакали ничего не понимающие маленькие рюмки,утюги столпились в дверяхосоловелым, покорным стадом.Тарелки метались,не понимая, как можно броситьвесь этот затхлый скарб —потемневшие скатерти,грязные кухонные полотенца,священные бабушкины салфетки.Жирная утятница, воровато озираясь,быстро заглатывала серебряные ложечки.Солонка трясла свою пыльную, захватанную сестру,истерически повторявшую:«Она догонит и перебьет нас!Она догонит и перебьет нас!..»Он неловко ударил еедеревянной засаленной ручкой.Она замолчала.Когда они, наконец, двинулись вниз по пригорку,вся околица слышала их,вся деревня смотрела на них из окон.Когда они добежали до реки,топот Федоры уже отзывался дрожьюв его тусклых от застаревшей грязимедных боках.Задние ряды проклинали его,скатывались в канавы, отставали.Средние плакали, проклинали его, но шли.Передних не было, —только он,на подгибающихся старых ногах,в молчаливом ужасеответственности и сомнений.Когда они все-таки добежали до реки, —измученные, треснувшие, надколотые, —он обернулся и сказал им: «Вот увидите,мы войдем в воду — и выйдем из нее другими».Но тут река расступилась. [87]