[1045] – Завтра Анюта[1046] едет в Москву; быть может, Вы увидитесь с нею? – Отвечайте скорее, т<ак> к<ак> боюсь, не обиделись ли Вы на меня за Брюсова – декадентского папу![1047] –
Дорогой Борис Николаевич, собираясь сказать несколько слов о Ваших симфониях в Приднепровском Крае[1048], я прочитал снова и Вашу вторую симфонию. Она снова по-прежнему захватила меня. Сколько в ней для меня милого, милого навсегда, что бы ни произошло, как бы ни разошлись наши пути, что бы Вы ни написали в будущем. У меня нет сил и способностей письменно передать Вам то жгучее и нежное чувство, которое волновало меня при чтении в особенности тех мест, которые являются аналогами, параллелями второй темы Колиной сонаты…[1049] Вторая Ваша симфония заставила меня разыскать среди Ваших писем пять вещиц opuscula[1050], озаглавленных «Старинный друг», которые Вы посвятили мне[1051]. Сопоставляя их со второй симфонией и перечитывая то и другое, я погружался в атмосферу, лишенную всех тех раздражающих элементов, которые приводят меня (и Колю) в неистовство и которые в таком огромном количестве присутствуют в большинстве «новых» произведений. Вы – исключение. Исключение и Блок, но уже в меньшей степени. Когда выйдут Ваши стихотворения? [1052] Выдумайте мне псевдоним. До свиданья! Обнимаю Вас и жду к себе. Привет Вашей матушке. Отчего не отвечает, пишет Петровский? Ваш Э. Метнер.
РГБ. Ф. 167. Карт. 4. Ед. хр. 28. Фрагмент опубликован: ЛН. Т. 92. Кн. 3. С. 206.Около 10 декабря 1903 г. МоскваДорогой, многоуважаемый Эмилий Карлович,Пишу Вам с радостным сознанием, что все очень хорошо. Сны мои расцвели цветами Вечности, и их пьяный аромат я слышу даже тогда, когда перестаю спать. Опять близится несказанная радость, весна ясная. Опять хочу осыпать себя белыми душистыми цветами – утонуть в знаменательном отсвете пунцовой, церковной лампадки. Да вот о пунцовом –
Не следует путать пунцовое с красным (с алым). Пунцовое ближе к пурпуру, а пурпур – это огонь не злых земных страстей («а вдали, догорая, дымилось злое пламя земного огня», Вл. Сол<овьев>)[1053], а огонь Божий, который сожжет небо и землю и отделит праведников (которым он в восхищение) от грешников (которым он воздаст за алость их деяний).
Вот почему я стою за символ. Символ, указывая соединением многого в одно на относительность относительного, способом от противного устремляет взоры к Вечности. Вот почему по сравнению с феноменализмом поверхностной жизни символ существеннее. Но и он относителен (ибо символ прежде всего – сравнение многого в одном отношении). Переход от реальности к символизму есть переход от чего-то более относительного к менее относительному: от алости к пунцовости, а уже пунцовость есть этап, ближе лежащий к пурпуру, выпавшему из спектра: пурпур «8» – ой цвет. На исторически-воплощенном плане пурпур в Ветхом Завете (см. О юдаизме Розанова, где указано, что Авраам нашел меру (пурпур) среди Содомских князей там, где Гоморра и Содом провалились (от алости))[1054], 
Завете слишком было трудно различать
алость от
пурпурности, вот и даны были соединяющие цвета в
белом и голубом. Пурпур на исторически-воплощенном плане говорит о «
8-ом», тогда как на символическом плане «
8-ое» – внецветно.
Внецветное от радости легко спутать с
черным ужасом, Отца с
Пустотой. В таком же отношении легко спутать
пурпурное с
алым – Отца – с «
Густотой»?! (густота = серое + белое):
густота = черное + белое + белое[1055].
пыль
Оттуда еще раз подтверждается опасность религиозных отношений к Отцу. Мне это дело представляется так: едва я забываю, что Христос – Бог мой, едва я переношу религиозное чувство свое вообще на Бога (конечно, Отца) – как из соседней двери выскакивает бородатый, лохматый старик в охрянице с двумя небольшими рожками из-под волос и насаживается на меня (помнится из «Трех сестер»: «Он ахнуть не успел, как на него медведь насел»[1056]). Вот таким-то одержимым медведем представляется мне Ог отец (т. е. Бог без «Б», т. е. искаженное благодаря моей незоркости относительно пурпурного (ибо его нет в спектре) и алого (которое налицо) имя Бога. Некоторое лингвинистическое соображение: «Ог» для силы удвояется: «Огого» или Огыга. Бог Отец вне Христа может в конце концов подмениться Огыгой Пеллевичем Кохтик-Ррогиковым из Вечных Боязней[1057]. Пролагаю на цвета: пурпурное я незаметно подменяю алым и затем вместо того, чтоб из алого выбраться к розовому (Душа мира; карамель, пахнущая розовым маслом, и т. д.), я удаляюсь прочь от света. Слой серой пыли между мной и источником света увеличивается, и то, что казалось красным, теперь кажется желто-