Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

будет угодно, возобновите со мною эту прогулку… Вообще пишите мне что хотите, как хотите и сколько хотите; но под одним условием: не обижайтесь, если я не сразу стану на все отвечать Вам. Подробности по поводу этого в письме моем А. С. Петров<скому>[344].

28 декабря 1902 года. Боже мой! Дорогие мои, милые… мальчики; я обращаюсь к Вам обоим, телеграфировавшим мне о кончине Егорова![345] Неужели Вы думаете, что Зверев, которому необходим цензор в Н<ижнем> Новгороде, переведет меня сейчас же на место Егорова. Неужели Вы думаете, что я имею право без разрешения Зверева выехать в Москву. Я не имею права покинуть пост, пока мне не пришлют из Петербурга заместителя; если бы я заболел, то известил бы по телеграфу Зверева, и пока не прибыл бы мой временный заместитель, газеты не выходили бы. Вот как наказывал мне Зверев. Далее: неужели Вы думаете, что меня так скоро повысят и что кроме меня нет ни одного кандидата на место покойного. Да я не решусь даже заговорить об этом со Зверевым, а не только что выехать в Москву. Вот если бы Богу угодно было продлить дни Егорова еще в течение 1? – 2 лет; тогда другое дело. Но все-таки спасибо Вам за телеграмму: она практически лишняя, но полна глубокого значения для меня: по ней я вижу, как Вы ко мне расположены. Если Вам придет фантазия в голову опять отправить мне подобную депешу, то, ради Ваших кошельков, пишите: Н. Новгород Цензору Метнеру.

Адрес для телеграмм: Н. Новгород цензору Метнеру.

29 декабря. Сейчас получил письмо от Коли[346]; он собирается в Нижний числа 4–5 января… Когда-то Вы с Алексеем Сергеевичем приедете??? У нас, конечно, дело не обошлось без елки, я разумею: у нас в Нижнем; я слишком немец, чтобы лишить себя Weihnachtsbaum’а[347], в усеянной свечами и блестящими игрушками елке есть что-<то> бесконечно милое, какая-то очаровательная смесь земного с небесным, волшебного с священным. Коля, как Weihnachtskind[348] (см. письмо Петровскому)[349], конечно, в особенности чувствует поэзию елки. Он, обыкновенно, совсем особенно играет в этот вечер, т. е. 24 дек<абря>; и я глубоко сожалел, что я первый раз в жизни был вне дома родителей в этот вечер… Давно я собираюсь Вас спросить: какое слово следует в стихотворении Блока за словами: меня пугает сонный (?)[350]. Тут у Вас нечто крайне неразборчивое. Я как-нибудь перечитаю Ваши письма сначала, а то я их только пробегал, а не прочитывал за недосугом. Тогда я кое о чем Вас переспрошу. С своей стороны я буду лишь тогда в состоянии сообщать Вам из области моих умствований, когда несколько успокоюсь от всех неожиданностей последних месяцев и впаду в прежнюю колею своих занятий (конечно, нецензорских), но Вы, не смущаясь, продолжайте писать мне… От редакции «Нового Пути» я получил несколько листов объявлений с просьбой – распространять. Стараюсь. Анюта Вам кланяется. Привет Вашим родителям от меня. С новым годом. Да хранит Вас Господь.

Ваш Э. Метнер.

РГБ. Ф. 167. Карт. 4. Ед. хр. 8.

14. Белый – Метнеру

31 декабря 1902 г. – 1 января 1903 г. Москва

Москва. 31 декабря 1902 года.

Многоуважаемый и дорогой Эмилий Карлович!

Вы говорите о том, чтобы я напомнил Вам наш незаконченный осенний разговор, для уяснения которого прибегал к моему любимому методу – графическому. Все это так трудно в письме. Требуется множество звеньев мысли, предшествующих этим схемам, – звеньев мысли философской, исторической, экзотерически-религиозной, гаммы чувств, определенно звучащих. Вся эта совокупность должна быть фиксирована в один намек; психологическая глубина без потенциала пройденных ступеней окажется плоской и мои графические чертежи, опирающиеся на многое иное, неумело высказанными, краткими, схоластичными. Вот почему я предваряю эти схемы, заложив минимальный фундамент, чтобы основание нижесказанного опиралось хотя бы на крошечный материал, предшествующий, обычно – мыслимый. С ужасом думаю, сколько мне придется писать, но… героически решаюсь начать «ab ovo» [351].

Буду сперва непомерно скучен, намеренно пошл, чтобы дальнейшие безумия не упали прямо с неба.

Итак…

Следует ясно знать отличие в общеупотребительных понятиях, сферы которых заходят друг к другу настолько, что ими пользуются уже как синонимами. Эти часто лишь внешне-однозначные понятия необходимо прояснить, выяснить себе их объем и содержание. Пусть этот объем и это содержание разнится от обычных определений – дело не в звуковых обозначениях (они – ярлыки), дело в отличии их друг от друга, в резком проведении границ (всякий формальный синтез и заключается в упорядочении взаимных отношений в необработанном материале, т. е. в взаимноограничении). Как скоро ярлычки (обозначения) отстают от обозначаемого – все путается, начинаются бесконечно-фельетонные споры о «народничестве», «марксизме», «либерализме», «консерватизме», «символизме», «декадентстве». Сюда же я отношу путаницу, взаимное слияние общеупотребительных обозначений рассудка, ума, разума, мудрости.

Как скоро центр тяжести перенесен от метафизического определения рассудка, ума, и т. д. (пример – несовпадение этих понятий у Канта и Шопенгауэра) к просто-напросто разграничению главных этапов нашего сознания, снимается ответственность в правильном обозначении «?» – рассудком, а не разумом, «?» – разумом, а не рассудком; важно, чтобы главным ступеням сознания соответствовали бы разные словесные знаки (условно или безусловно, это все равно).