На ступеньках не сидят, по ступенькам ходят

***

Гоголь – шторм в литературном море России

Само творчество Гоголя было прорывным в литературном искусстве России – оно оттесняло и ломало, как вешние воды ломают лед на зимней реке, привычные формы любовных сюжетов. По сути, Гоголь, как подлинный рыцарь, дал бой романтической литературе. И в весьма сложной обстановке – на излюбленной ею территории. Он сбросил покров таинственности и исключительности с любовной тематики, лишил любовь шаманского гнозиса, магической силы, растворил экстатическое «эго» романтического идальго в обычном и порой трагическом настое жестоких обстоятельств.

Недаром Лев Толстой, отбиваясь от недоброжелателей и злопыхателей, при разъяснении необычности «Войны и мира» ссылался на то, что начиная с «Мертвых душ ни одно русское произведение, выходящее за рамки посредственности, не укладывалось в известные и привычные формы (по известной античной формуле – «чтобы творит историю, надо нарушить закон»).

Начал ломать устои романтической литературы, с ее помпезно возвеличенным чувством любви, как панацеи от всех мирских страданий и болей, Гоголь еще до «Мертвых душ» – в петербургских циклах. Так, в повести «Невский проспект» любовь губит, доводит до самоубийства благородного и честного Пискарева, а в последнем рассказе из этого цикла – «Записки сумасшедшего» – любовь становится поводом для трагикомического протеста Поприщина. Для Гоголя все очевидно – вся жизнь есть обман, обманна и любовь, столь вдохновенно и велеречиво воспетая прекраснодушными мечтателями.

Как дерзновенно и самобытно не похоже на все рядом существующее, в гротесковой аллегории, словно описывая бездну падения, Гоголь говорит о главной кровеносной артерии державного города и заканчивает признанием, которое может быть на устах только у гражданина Гиены: « …все дышит обманом. Он лжет во все время, этот Невский проспект, но более всего тогда, когда ночь сгущенною массою наляжет на него и отделит белые и палевые стены домов, когда весь город превратиться в гром и блеск, мириады карет валятся с мостов, форейторы кричат и прыгают на лошадях и когда сам демон зажигает лампы для того, чтобы показать все не в настоящем свете».

Гоголь признавался (письмо к Погодину), что относится к сорту петербургских жителей, чья жизнь протекает преимущественно на чердаке. Разночинец по характеру своей жизни, по всему строю чувств, Гоголь, как вслед за ним и «дворянин» Достоевский, воспринимал державный город, весь его «гром и блеск» глазами сирого чердачного обитателя, и для которого роскошь «мириад карет» оборачивалась смрадом и нищетой.

Цикл петербургских повестей отразил главное в мировоззрении Гоголя: человек – игралище фантастических сущностей, обособившихся от человека и властвующих над ним. Человек становится слугой Голема. Это то, о чем позже писал Эрих Фром: «Человек больше не принадлежит себе, а находится во власти Голема, собственного творения… Он соорудил золотого тельца и говорит: «Вот ваши боги…».

Обычный нос надевает шляпу с плюмажем и тем самым превращается в статского советника, получает право разговаривать с Ковалевым («всего лишь майором»), да еще хмурить при этом брови.

Чин выступает как нечто сверхъестественное, властвующее над человеком: «чин весьма часто мешал им обнаружиться» — добрым движением души значительного человека (он как раз и убил Акакия Акакиевича Башмакова…). В том – то и дело, что в нелепом человеческом мире именно чин – самая могущественная реальность, творящая и разрушающая, все в нем. Значительное лицо, утверждает рассказчик – автор, было в душе добрым существом. «Но генеральский чин сбил его с толку. Получивши генеральский чин, он как – то спутался, сбился с пути и совершенное не знал, как ему быть». А как он страдал, загадывая, получит или не получит очередной орден!

Титулярный советник Поприщин задумался, «отчего происходят все эти разности» и спятил с ума. И приключилось подобное с титулярным советником только потому, что он хотел вырваться из алогичных законов жизни: «Мне бы хотелось знать, отчего я титулярный советник?».

А губернский прокурор, задумавшись над близким вопросом, сразу и умер.

Гоголь выводит на арену мира свой, безапеляционный закон – человек рождается свободным и прекрасным, и лишь жестокая действительность его изуродовала. Из этой предпосылки, и умственной и нравственно – чувствительной, Гоголь формирует требование к себе (и также – другим просветителям) – покончить с угнетением человека человеком, вернуть общественному строю естественное равенство.

В «Записках сумасшедшего» трагедия Поприщина в том, что он терпит поражение в своем стремлении приспособиться к обществу («быть безумным вместе с ним»). Рисуя его «естественным человеком» (в нем пафос отрицания лживых общественных норм), Гоголь утверждает – именно «естественность» приводит человека к краху, когда он пытается встать вровень именно с этой лживой средой, которая так привлекает его мнимой свободой.

Поприщин сам по себе не только жалок – он отвратительное порождение общества, построенного на законах лжи, обмана. «Я разве из каких – нибудь разночинцев, из портных ли унтер – офицеров? Я дворянин». Нищий титулярный советник, а мнит себя дворянином; данник рабства, мнящий себя жрецом и князем – ведь какая брызжет чванливость, что правильно писать могут только дворяне (а все остальные только