Вендрэйк, встреченный мною сегодня утром, выглядел как свихнувшийся призрак самого себя, а из его глаз чуть ли не сочилась Слава. Капитан не упоминал Троицу, но я знал, где он провел сегодняшнюю ночь, будь то во сне или наяву. Сомневаюсь, что без дозы плесени Хардин смог бы ровно ходить, не говоря уже о пилотировании «Часового». Его внешний вид шокировал Рив, а мне было просто наплевать. Раньше я пожалел бы о наркозависимости офицера, сделал бы ему выговор или даже расстрелял, но сейчас такие вещи больше не имеют значения. Если кавалеристу нужна Слава, чтобы привести меня к Энсору Катлеру, то пусть будет так.
И он ведет меня…
«Часовые», идущие по берегу реки, указывают дорогу канонерке. Они яркими тенями мелькают в темных, спутанных зарослях, уверенно находя путь в переплетениях Клубка. Всадники научились отыскивать тайные проходы там, где люди менее опытные — или менее проклятые — видели бы один только хаос. И мы следуем за ними, идем по Квалаквези в плавучей могиле, сократившись числом и почти без припасов…
Из дневника Айверсона
Хольт стоял на верхней палубе и наблюдал за проплывающей мимо Трясиной, когда заметил, что у поворота реки его ждет Бирс. Призрак по- прежнему обвинительно указывал на него пальцем. Натаниэль казался неумолимым и непоколебимым, но «Часовые» прошли прямо через мертвеца, будто его там и не было.
— Вы же видели глаза капитана сегодня утром, — настаивала тем временем Рив. — Он полностью деградировал.
— Капитан Вендрэйк сдержит данное слово, — ответил Айверсон.
— Но ему нельзя доверять, — Изабель говорила шепотом, хотя комиссары были одни.
— То же самое я слышал от тебя про летийцев. Недоверчивая ты личность, да, кадет?
— А вы?
Прежде чем Хольт успел ответить, послышался громкие лязгающие шаги по ступеням, и последний выживший корсар присоединился к комиссарам. После боя он избавился от мятого шлема, под которым оказалась расписанная татуировками голова, похожая на щербатую луну. У покаянника было грубое лицо, но пронзительные зеленые глаза светились сообразительностью и коварством. Айверсон не знал, станет ли это проблемой в будущем, но пока что боец подчинялся ему, и мореходы следовали примеру господина.
— Милош скончался от ран сегодня утром, — сообщил корсар, удивительно бегло говоривший на готике. — Бенсе умрет до заката. Остались шестеро морских волков, и они будут служить.
— Это большой корабль, выжившие точно справятся? — уточнил Хольт.
— Они рождены ходить по морям, — ответил летиец. — Шестерых будет достаточно.
«Покаяние и боль» прошло изгиб реки, и Бирс снова уплыл вдаль. Проследив за ним взглядом, Айверсон обернулся к покаяннику.
— Ты понимаешь, что теперь это твои люди, корсар?
Летиец пожал плечами, как будто не испытывая ни гордости, ни беспокойства.
— А ты — мой человек, — уже утвердительно произнес Хольт.
— Как прикажете, комиссар, — ровным голосом ответил покаянник.
— Мне неизвестно твое имя, солдат.
— Меня зовут Таш Жомбор, из солёнокровных крепостных Подкамер № 5.
— Ты гордишься своим происхождением?
— Я стыжусь его. Подкамеры — это полузатопленные тюрьмы, в которые бросают подонков Леты, чтобы они дрались там, тонули и умирали, — Жомбор оскалился, словно акула, и показал зубы, усыпанные драгоценными камнями. — Но, как и все корсары, я пробился наверх, к земле и свету.
— К искуплению?
— К покаянию и боли, — прорычал Таш. — Искупления нет, комиссар, есть лишь святые муки. Разве вы не слышали об Откровении Летийском? «Император обвиняет»!
Айверсон не ответил — Бирс ждал его у следующего поворота реки.
