Аун’о ответил сам, перебив помощника, уже начавшего было строить витиеватое объяснение.
— Шас’ла дуются у себя в казармах за то, что им запретили приносить оружие на церемонию приветствия. Вот они и заявили, что скорее пойдут голыми, чем безоружными. Видите ли, не хотят позориться перед своим новым Шас’о! И это здесь, на совершенно пустой планете, где кроме нас ни одной живой души. Подумать только, ведь тут и стрелять-то не в кого! — Аун’о коротко хихикнул и вновь придал своему лицу выражение снисходительного равнодушия.
Шас’о окончательно поник.
— Это, вообще, что?
— Это мир такой, босс. Наш мекбосс хочет туда.
Орочий вождь Горбаг Гадогрыз подался вперед, нависая над маленьким тощим гретчином, съежившимся у подножья его трона. Гретчин задрожал, и осколок стекла, который он держал в руках, заходил ходуном, от чего грязно-желтый шар на его поверхности судорожно задергался.
— Мекбосс, говоришь? — проревел Горбаг. Звуки его голоса напоминали камнепад. — Так вот, вождь тут я! Это мне решать, куда мы отправимся!
Гретчин отшатнулся, сметенный звуковой волной и каплями слюны, летящими на него из клыкастой пасти громадного орка. Больше всего ему сейчас хотелось отбросить куда подальше это стекло и спрятаться за приборную панель или забиться в какую-нибудь щель, однако гретчин был достаточно сообразителен, чтобы и думать об этом забыть. Сложный симбиоз между воинственными орками и их хилыми младшими сородичами всегда строился на остром уме и дипломатическом таланте последних. Многовековой опыт предков подсказывал гретчинам никогда не расслабляться и вовремя находить нужные слова, которые порой спасали им жизнь.
— Мекбосс говорит, наши корабли сломаются, если мы не сядем там!
Вождь призадумался. Горящие красные глаза по-новому посмотрели на трясущегося гретчина.
— Что… ты сказал?!
Здоровый зеленоватый цвет лица гретчина сменился мертвенно-белым. Мир в смотровом стекле, которое он по-прежнему сжимал в руках, колыхался из стороны в сторону.
— Мекбосс говорит, дырок очень много. Некоторые дырки такие здоровенные, что ребята из них вываливаются и вся эта, как ее… дышалка вытекает.
Могучая челюсть орка еще сильнее выдвинулась вперед.
— Дышалка? Это ты про воздух, что-ли? Безмозглая ты мелюзга!
— Да, босс!
— И что, мы теперь там застрянем?
Трехметровая туша орка словно сдулась от расстройства. Конец грабежам и набегам. Теперь он со своей бандой головорезов увязнет на этой вонючей планете, где не с кем даже подраться. Ну, разве что, между собой.
— Нет, босс! Мекбосс говорит, там металл есть. Залатаем дыры и рванем дальше!
От такой перспективы Горбаг даже приосанился. Жадно сверкнув глазами, он вырвал у прислужника смотровое стекло. Когтистая лапища орка была размером с самого гретчина, и бедняга, не успев вовремя отцепиться, безвольно повис на одной руке, застряв в кулаке Гадогрыза.
— Есть там хоть кто-то, кого можно прибить?
— Нет, босс, — виновато взвизгнул грот, — совсем ничего путного.
Шас’о обнаружил вверенных ему воинов в казармах, как и говорил Аун’о. Они стояли, выстроившись в шеренги на площади между гаражами и оружейным складом. На каждом солдате был полный комплект брони, плотно прилегавшие пластины которой в ярком свете солнц-близнецов придавали солдатам некоторое сходство с насекомыми. Прямо перед собой они держали импульсные винтовки стволами в небо. Судя по горкам принесенной ветром пыли, доходившим воинам почти до щиколоток, они прождали его здесь уже довольно долго. Шас’о бросил на землю единственную свою сумку так, что в ней что-то громко лязгнуло, набрал полные щеки воздуха и тяжело вздохнул.
— Ну, и что все это значит? — прокричал, вернее, пролаял он голосом, которым обычно отдают приказы на плацу и который разительно отличался от того тона, каким он недавно общался с Аун’о и Фио’эль.
Воин огня с полосками Шас’уи сделал шаг вперед.
— Это был мой приказ, Шас’о, — сообщил Шас’уи. Голос его слегка искажался трансляцией из-под закрытого шлема. — Прошу наказывать за него только меня.
По рядам воинов прошел несогласный шепоток. Лес импульсных винтовок закачался. Шас’о поднял руку, приказывая всем замолчать.
— Правильно ли я понял, что вы отказались выходить из казарм безоружными, не желая опозориться передо мной, встретив меня не так, как
