ответит, что это «Авиньонские девицы», он это высчитал.
Всё, что переводится в цифры, немедленно становится надёжным.
Пять обнаженных проституток с улицы Каррер д'Авиньо в Барселоне. Угрожающие, угловатые, нескладные тела, двое с лицами, похожими на африканские маски. Большая картина маслом, оконченная Пикассо в 1907 году, по мнению Галенсона, является самым выдающимся произведением искусства, поскольку чаще других используется для книжной иллюстрации – именно эта мера была применена. Тот же тип экономического анализа, с помощью которого определяется цена на лук-порей и природный газ, объясняет и наши художественные впечатления.
Экономика больше не является средством, которое даст материальную свободу, чтобы мы могли наслаждаться искусством, как полагал Кейнс. Экономика – это логика, с помощью которой мы должны смотреть на произведение искусства. И на всё остальное тоже.
Одно дело обсуждать, что именно определяет экономическую ценность произведения: почему одна инсталляция стоит двенадцать миллионов, а другая сто. И совсем другое дело утверждать, как Чарли Грэй, один из авторов «Экономики искусства и культуры»: «Мы все верим, что искусство – это нечто особенное, но я не согласен с идеей, что между художественной и экономической ценностями существует какое-либо различие».
Подразумевается, что экономическая шкала ценностей применима ко всему, что существует лишь экономическая шкала ценностей. Экономика – это не наука, которая даст нам возможность посвятить себя более важным вещам. Напротив, экономическая логика – единственное, что вообще реально.
Кейнс хотел, чтобы со временем человечество расторгло пакт с человеком экономическим. Жадность похвальна, это мы просто так сказали. Да и, несмотря на материальный прогресс, экономическая проблема отнюдь не решена. Если мы будем играть в игры и поделим ежегодный прирост мировой экономики поровну на каждого из шести с половиной миллиардов жителей Земли, у нас получится порядка одиннадцати тысяч долларов на душу населения – и никто не голодает.
Если же мы прекратим играть в игры и посмотрим по сторонам, мы увидим совсем другую картину. Половина населения Земли живёт меньше чем на два доллара в день. Большинство этих людей – женщины. Бедность стала женской, и в поисках лучшей жизни миллионы женщин вынуждены жить вдали от собственных детей – любить чужих детей за деньги, убирать, подавать еду, работать на заводе, в поле, в борделе или любом другом месте на теневой стороне мировой экономики.
Невероятно богатые страны граничат с невероятно бедными, и там, и там невероятно богатые люди живут всего в паре кварталов от невероятно бедных. Глобальная экономика объединила западноевропейскую женщину с её менее привилегированными южными и восточными сёстрами. Сегодня они часто живут под одной крышей, но в разных мирах. Они встречаются как работодатель и наёмный персонал, хозяин и слуга.
Ежегодно около полумиллиона женщин умирают при родах. Большинство из них могли бы выжить при наличии должного ухода. И, хотя не осталось ни одной международной организации, которая не выступила бы с громкими заявлениями о том, что женщины играют ключевую роль в развитии бедных стран, мы систематически терпим неудачи с инвестициями в женское образование и здравоохранение. В США, самой богатой стране мира, угроза жизни женщины в связи беременностью выше, чем в сорока других странах.
Мужские жизни ценны. Женские жизни ценны относительно мужских. Медицинскую помощь и еду сначала получают мужчины, потом женщины, если вообще получают. В результате мы имеем высокую женскую смертность в отдельных частях северной Африки, Китая и южной Азии. Мальчик даёт семье экономические преимущества, а доступ к современной технике позволяет узнать пол будущего ребёнка ещё в утробе. Аборты только по причине того, что ребёнок девочка, распространены в Восточной Азии, Китае, Южной Корее и даже в Сингапуре и Тайване.
В Китае на сто женщин приходится сто семь мужчин. В Индии сто восемь. Экономист Амартия Сен подсчитал, что при наличии должного ухода и питания женщин на земле было бы на сто миллионов больше. Эти сто миллионов «недостающих женщин» есть крайнее следствие системы, при которой 70 % бедных во всём мире – женщины. Наиболее состоятельная прослойка населения США зарабатывает одну четвёртую часть совокупного дохода. Богатые семьи Гонконга, Палм-Спрингс и Будапешта позволяют убирать свои дома и утешать своих детей домработницам и няням, которые живут в трущобах.
Сегодняшний мир отягощён проблемами, которые Кейнс даже представить не мог. На юге бедные умирают от недостаточного питания, на севере от ожирения. Такой богатый американский штат, как Калифорния, тратит больше денег на тюрьмы, чем на университет. Чтобы обеспечивать семью материально, родители работают так много, что на общение с детьми у них вообще не остаётся времени. Хватит ли денег – вот о чём беспокоится большинство, даже средний класс.
Одновременно мир бесконечного потребления и тотальной социальной ограниченности «сгаллюцинировал» мировую «элитку». И именно её образ жизни преподносится в виде идеала, а не кейнсовские «лилии полевые». Знаменитый экономист исходил из того, что, когда мы станем богаче, мы будем меньше работать и меньше потреблять. Как же он ошибался…
12 декабря 1991 года, задолго до того, как Лоуренс Саммерс стал министром финансов при Билле Клинтоне, президентом Гарвардского университета или директором Национального экономического совета при Бараке Обаме, он подписал документ для внутреннего пользования. В те времена Саммерс занимал должность главного экономиста во Всемирном банке. Документ был разослан четверым людям. Пусть это пока останется между нами, – писал Саммерс, – но не следует ли нам призвать вредные производства перенести свои предприятия в развивающиеся страны? И далее продолжал: мне всегда казалось, что малонаселённые африканские страны недостаточно загрязнены… Экономическая логика, по которой ядовитые отходы надо сваливать там, где зарплаты самые низкие, безупречна, – удержаться от этого замечания нельзя.
