день[48]. Не беспокойтесь, все будет хорошо, того, чего все мы боимся больше всего, не произойдет. Наше будущее я вижу светлым и мирным. Люди навоевались — две ужасные войны за тридцать лет, когда еще было такое?
Передавай Ирочке мои пожелания скорейшего выздоровления и от моего имени скажи ей, чтобы она не волновалась. Я же знаю, какая она впечатлительная. Ее сердце больше никогда ее не подведет.
Тебя же я крепко обнимаю и целую тысячу раз, несравненная моя! Не знаю, но может случиться так, что я брошу все и примчусь в Ленинград. Уже бы примчался, но есть одно обстоятельство, которое удерживает меня от такого шага. Ирочка может подумать, что я приехал за тобой, что я хочу увезти тебя, а мне очень не хочется ее расстраивать. Она, бедняжка, вынесла столько, что хватило бы десятерым. Глядя на твою сестру, я говорю себе: «Вевлеле[49], и ты еще считал себя самым несчастным человеком на белом свете? Стыдись! Стыдись!» Но если очень уж припрет, то брошу все и приеду. Объясни Ирочке, что я приехал не за тобой, а просто к вам. Ты должна оставаться при ней столько, сколько потребуется, это твой долг. Нас всего трое на всем белом свете, и если мы друг о друге не позаботимся, то кто же о нас позаботится?
Я очень тоскую по тебе, но в остальном у меня все в порядке. Не волнуйся, драгоценная моя, береги себя. Целую, обнимаю, люблю, люблю, люблю!
Любимая моя Аидочка!
Сегодня утром, едва проснувшись, я понял, что днем за мной приедут. Тебе говорить ничего не стал, потому что не хотел расстраивать раньше времени. Когда ты расстраиваешься, драгоценная моя, то, глядя на тебя, я расстраиваюсь еще больше, а во время моих командировок мне надо быть максимально сосредоточенным. Ты понимаешь. Любая моя оплошность может роковым образом отразиться на нас с тобой. Да и зачем расстраиваться с утра, если можно расстраиваться вечером? Радость хороша ранняя, а горе — позднее.
Я отменил три выступления. По моим ощущениям, я вернусь уже завтра глубокой ночью, но я не знаю, верно ли это ощущение, и не знаю, сколько времени понадобится мне на отдых, потому что не могу понять, что может потребоваться от меня на этот раз. Положение сложное, все опасаются, что из маленького скандала может получиться большой[50]. Я уверен, что этого не произойдет, но кроме большого вопроса есть сотни помельче, на многие из которых могу дать ответ только я.
Я ненадолго отложил перо, задумался о будущем и увидел, что до конца нашего века опасность большого скандала будет возникать еще трижды. Недалеко от того места, где скандалят сейчас, недалеко от того места, где похоронен наш любимый писатель и рядом с местом, где родился наш самый веселый праздник[51]. Но до большого скандала все же не дойдет, хвала Богу. Когда я вернусь, мы поговорим об этом подробнее. Я счастлив, драгоценная моя, что у меня есть ты, человек, с которым я могу делиться самым сокровенным. Очень приятно было открыть в тебе не только любимую женщину и верную помощницу, но и тонкого, умного, все понимающего собеседника. Удивляюсь твоим талантам. Есть ли талант, которым Бог обделил тебя? Достоинства твои так же велики, драгоценная моя, как и твоя скромность! Пока люди не узнают тебя поближе, им неведомо, с каким сокровищем они имеют дело. Только я с первого же взгляда понял, кто передо мной. Любимая моя, сейчас я открою тебе одну тайну, тем более что наступил удобный момент. Я дома один, все дела отменены, а приедут за мной еще нескоро.
Знай же, любимая, что я полюбил тебя, когда увидел в зале на моем выступлении. Ты говоришь: «Какая-то сила задержала меня в зале». Тебе хотелось познакомиться со мной поближе, но я приложил руку к тому, чтобы усилить твое желание и приблизить час нашего знакомства. Да, я внушил тебе мысль о том, что более удобного времени, чем сразу же после выступления, не будет. И мы познакомились!
Ты вправе обидеться на меня за то, что я скрыл от тебя это и молчал почти семь лет. Но не обижайся, умоляю тебя. Разве смогу я жить, зная, что ты на меня обижена? Помнишь, да, ты, конечно же, помнишь историю моей размолвки с моим братом Берлом? Не ту, когда я пытался наставить его на путь истинный, а ту, когда он обиделся на меня за то, что я повлиял на него внушением. С тех пор я дал себе зарок не пользоваться моим даром в общении с близкими. Это пугает людей, и это им не нравится, я понимаю. Поэтому-то я и не признался тебе сразу. Но Бог свидетель, что я более никогда не позволял себе в отношении тебя ничего подобного. В тот раз я просто обезумел (другого слова и не подберу) от нахлынувших на меня чувств и просто позволил себе укрепить тебя в твоем намерении познакомиться со мной. Слегка подтолкнул к этому. Разумеется, если бы у тебя самой не было бы такого желания, то ничего бы и не случилось. Внушить любовь, возможно, это выше моих сил. Невозможно и изменить отношение человека к другому человеку с хорошего на плохое или наоборот. Можно только немного усилить то, что есть.
Прости меня, драгоценная моя, ибо я виноват перед тобой! Не столько тем, что позволил себе тогда прибегнуть к внушению, сколько тем, что малодушно молчал об этом много лет. Прости, прости, прости меня! Хорошо, хоть сегодня собрался с духом. Видимо, причиной тому предстоящая командировка. Я знаю, что все будет хорошо, но в таких делах даже Вольф Мессинг не может быть уверен наверняка, потому что все мы — зернышки между жерновами.
Теперь я чист перед тобой, любимая моя, и клянусь, что больше нет у меня от тебя тайн, даже самых маленьких. За свою провинность я готов понести любое наказание, которое ты мне назначишь. Но втайне надеюсь, что ты не станешь обижаться на меня (ты же все понимаешь!) и наказывать, а
