Пусть наши директора живут сами по себе, а мы станем жить сами по себе, любимая моя, станем жить друг для друга. Если здоровье не будет позволять гастролировать, станем выступать только в Москве. Хватит уже с нас, наездились. Наверное, если сложить, сколько мы с тобой проездили по стране, то получится кругосветное путешествие. Вот, кстати, новость, точнее, не новость, а предложение от нашего начальства, которое меня изрядно насмешило. Нам предложили создать коллектив из пяти-семи человек и выступать всем вместе. Я сначала удивился — где они возьмут еще семь Мессингов? — но мне объяснили, что речь идет о помощниках, а не о телепатах. «Зачем мне семь помощников, если у меня есть ассистентка, которой мне достаточно?» — спросил я. «Чтобы сделать ваши выступления более зрелищными», — был ответ. Азохнвей![157] Разве наши выступления не зрелищные? Я так и сказал: простите, но не имею возможности собирать при себе оркестр, если у вас есть лишние артисты, которых некуда пристроить, отдайте их Утесову. Лазарь найдет им дело. Как же иногда бывают смешны люди. Особенно когда хотят обвести вокруг пальца самого Вольфа Мессинга! Разве я не понимаю, к чему был заведен этот разговор? Не «зрелищность» нужна Гастрольбюро. Они хотят приставить ко мне соглядатаев, которые выведают мои мнимые секреты и станут Вольфами Мессингами номер два, три и так далее. Червонец лучше рубля, а десять Мессингов лучше одного. Анекдот, настоящий анекдот! Удивляюсь — о чем только думают эти люди? Уж где-где, а в Гастрольбюро никто не должен сомневаться в том, что я не фокусник, а обладатель особого дара. Сколько раз я доказывал им это! Но вот же, ничем их не убедишь. Если человек не хочет верить глазам и ушам, а верит в то, что он сам себе внушил, то переубеждать его бесполезно. Помню, как, разозлившись на Сулханишвили [158], я у него в кабинете с глазу на глаз пересказал ему самые потаенные факты из его биографии, которые не мог узнать ниоткуда, кроме как из его мыслей. И что же? «Как вы хорошо подготовились к нашей встрече, Вольф Григорьевич, — сказал мне он. — Все сплетни обо мне собрали». Вот так. У нас в Гуре был один старик, портной, который не верил в электричество. Когда ему показывали электрическую лампу, он говорил: «Вздор! Обман!» Но то был девяностолетний выживший из ума старик, ему простительно его упорство в отрицании очевидного. Мне не нужно их признание. Ты же знаешь, любимая моя, какие люди признавали мой талант и советовались со мной. Мне просто хочется, чтобы они перестали досаждать мне и перестали относиться ко мне с обидной снисходительной иронией: «знаем, знаем ваши штучки, товарищ Мессинг». Эти люди считают себя материалистами, но на самом деле они невежественные идиоты, да — идиоты. Как еще можно о них сказать?
Вот другой свежий анекдот из жизни. В больничном дворе я встретил нашего любимого шахматиста Мишу[159]. Он пришел проведать кого-то из знакомых, но его узнали, окружили и начали уговаривать дать сеанс одновременной игры. Что делать? Пришлось согласиться. Меня тоже так окружают и начинают задавать вопросы. Но мне проще ответить скорее, нежели разыгрывать партию. Я проходил мимо игроков (здороваться не стал, чтобы не отвлекать человека от игры) и вдруг услышал ликующие крики — кто-то выиграл у Миши, а другой сыграл с ним вничью. Заинтересовавшись — что это за игроки, которые выигрывают у чемпиона мира? — я подошел поближе, чтобы разобраться в ситуации. На меня никто не обратил внимания, потому что все были увлечены игрой. Оказалось, что добрый Миша нарочно поддавался больным людям, чтобы сделать им приятное. Твоя подруга может гордиться таким сыном. Он не только умен, но и добр. Так что если тебе расскажут, что здесь лежат гении, запросто обыгрывающие в шахматы чемпиона мира (о, я думаю, что о них уже говорит вся больница), то не удивляйся. Это действительно так.
Да, кстати, я спросил у заведующего отделением, почему в палатах нет репродукторов. Разве плохо, если пациенты послушают новости или концерт. Оказалось, что плохо — все, что может волновать пациентов, запрещено. Представляю, как тебе скучно. Буду писать тебе каждый день, пока твой организм не окрепнет настолько, чтобы вынести свидание с мужем. (Ох, как двусмысленно прозвучала эта фраза!) Ты сейчас улыбнулась и думаешь: «Вот, нашел время шутить!» А что? Сейчас самое время шутить. Доктора говорят, что смех — это тоже лекарство, очень сильное.
Ирочка передает тебе приветы. От беспокойства за тебя она не может спокойно сидеть на месте, постоянно находит себе какое-нибудь дело. Вчера вечером прихожу домой и вижу, что мой шкаф пуст. Точнее, почти пуст — висит только один костюм и две рубашки. Половина обуви тоже исчезла. Ирочки нет, куда-то ушла. Представь себе мое состояние. Я не знал, что и думать. Обошел квартиру, чтобы проверить, украли ли еще что-нибудь, и убедился, что, слава Богу, все остальное на месте. Вор покусился только на мои вещи. Что я мог подумать? Что у меня завелись такие рьяные поклонники, которые решили заполучить на память мою одежду? Или что какой-то лихой вор решил прославиться на весь воровской мир тем, что обокрал самого Мессинга? Сразу вспомнил, как меня обокрали в Ташкенте[160]. Я попытался сосредоточиться, чтобы включился мой дар, но не смог, потому что сильно разволновался. Пока я ломал голову, вернулась Ирочка. Оказывается, она углядела пятнышко на рукаве моего синего пиджака и решила привести в порядок всю мою одежду. Костюмы отдала в чистку, рубашки — Маше, для особо тщательной стирки. Заодно и обувь отнесла к сапожнику, чтобы поставить новые набойки. Записочку, конечно же, написать и не подумала. А ведь я уже собирался вызывать милицию. Можешь представить, что бы из этого получилось — комедия. А назавтра поползли бы слухи о том, что у меня украли полмиллиона или даже целый миллион.
Да, отвлекся на Ирочку и забыл закончить про радио. Заведующий разрешил передать тебе, любимая моя, «Спутник» [161]. С условием, чтобы ты слушала его тихо. Завтра принесу. Надеюсь, что радио тебя хоть немного развлечет. А лучше всего, когда скучно, придумывать новые опыты. У тебя это получается не хуже, чем у меня, моя драгоценная Аидочка! Давай используем вынужденный перерыв в работе для того, чтобы подготовить новую программу. Пусть это будет не несколько новых опытов, а принципиально новая программа. Как-никак у меня недавно был юбилей — двадцать лет выступлений в Советском Союзе. И если я тогда не сообразил, что хорошо было бы его отметить, то это не означает, будто его нельзя отметить сейчас. В конце концов, в тридцать девятом я только пробовал выступать, делал первые шаги, быстрым темпом учил русский язык. По- настоящему я начал выступать в сороковом. Так что юбилей можно отметить в этом году. В этом году — двадцать лет выступлений, через четыре года —
