Еще спустя одну годину, блистала кухня. Я вся пропахла хлором и другими едкими примесями, волосы прилипли к затылку, хоть основная их часть была скручена в бублик на макушке. Но, запах химикатов и прилипшая к спине футболка были сущей ерундой. Куда более важным было чувство удовлетворения от собственного труда. Хромированные поверхности блестели, все предметы интерьера находились по местам. Всё вокруг было идеально, ровно, начищено, глянцево.
Устроившись на высоком деревянном пороге с чашкой крепчайшего кофе, я наблюдала рассвет. Его было прекрасно видно из французского кухонного окна.
На востоке разлился сперва густо-сиреневый, едва различимый цвет на фоне темного неба, потом он быстро набрал обороты и стал меняться: из розоватого в красный, затем стал ярко-алым, оранжевым, багряным…
Я устроилась боком, оперлась ноющей спиной об стену, поднесла к лицу чашку с кофе – еще слишком горячим для глотка, но слишком ароматным, чтобы не вдохнуть. В ноздри, сквозь кофейное амбре пробился еще и запах резины – перчатки валялись неподалеку, пахли именно пальцы.
Усмехнулась.
Встречать новый, пока еще неторопливый день со старым грузом проблем, страхов, с отголосками былой боли, было так неправильно, что хотелось с удовольствием забыть обо всем, вычеркнуть, сжечь.
Но, не получалось. Если бы мне предложили стереть память, я бы согласилась не раздумывая.
Встречать умопомрачительные, тихие и божественные в своем великолепии рассветы наедине с собой, в ладу с собственным «я», когда нутро не сжимается от тревоги и страха, когда будущее видится безмятежным и счастливым – это так зд
А ведь когда-то эти чистые рассветы в моей жизни могли бы быть.
Уже после трагедии, случившейся с родителями, но до всего того дерьма, что случилось позже, я не любила предрассветные часы – думалось, что они самые мрачные, ведь кромешная тьма за окном только перед самым восходом.
Я не любила темноту, не любила одиночество.
Тогда приходилось вставать рано из необходимости попасть в университет к первой паре: не было времени задержаться у окна дольше, чем на три-четыре минуты. Нужно было успеть собраться, перекусить, и выйти пораньше, ведь все маршрутки по обыкновению битком. Оттого, чаще всего рассветы я пропускала.
Когда же выходила на улицу, солнце уже набирало обороты и обыденно-размеренно плыло по небу.
Из часа в час, изо дня в день.
Я топала к остановке, глядя под ноги, хмурилась и распихивала людишек локтями, силясь занять в транспорте более-менее удобное положение. За годы поездок мне оттаптывали ноги, щипали за бока, отрывали пуговицы, мяли доклады, пачкали одежду, и я злилась, бурчала, что университет находится так далеко от дома, что нет своего транспорта, что приходится ездить в час-пик.
Глупая, кто бы мне сказал тогда – оглянись, солнце светит!
Только теперь, сожрав целую кучу гнуса, я поняла – это было лучшее время: благодатное, беззаботное. Там я еще могла улыбаться – лучисто, а смеяться заливисто, задорно.
Это была такая пора, когда кажется, что перед тобой – да что там, у самых ног лежит весь мир с его возможностями и открытыми настежь дверьми. И не случится ничего плохого, просто не может случиться! Ужасное происходит где-то далеко, в чужих домах, на незнакомых улицах, но не здесь – не с тобой.
Это было время наивности и юношеского максимализма. Я бы отдала все деньги, лишь бы туда вернуться. Вдохнуть неиспачканный предательством воздух, пройтись по спокойным улицам в умиротворенные предрассветные часы.
А еще… если бы удалось позаимствовать машину времени, вот бы вернуться в детство!
Заглянуть бы одним глазком, пережить снова один из былых деньков – да хоть тот, когда родители подарили мне первого питомца.
Это произошло задолго до студенческих будней - мне было около девяти лет.
Помню, что рисовала мультфильм. Да, не ленясь и не спеша, сцену за сценой, живописала «Кота в сапогах». Переводя пожелтевшие листы и высунув язык от усердия, я выводила карандашом рыжего, зеленоглазого котяру в залихватски заломленной шляпе с торчавшим белым пером, когда на
