рассматривать как форму красоты, а не как форму действительности и объективную данность. Ибис лесной – взлохмаченная боязливая птичка – превращается у Альбис в гиперреальный художественный образ, в иллюстрацию к фэнтези, демонстрирующую, как «он» некогда жил и как «оно» никогда больше не будет. Искусственная симметрия культуры сделала нас нечувствительными к всамделишной нечеткости или даже уродливости в природе. А когда мы пытаемся вырваться из плена красоты – как природоведы-любители, например, орнитологи, которые собираются в поездку группами, штудируют книги и ради природы отправляются в далекие страны, – нами движут культурные мотивировки: мы стремимся к упорядоченному наблюдению и переживанию чего- то особенного, мы коллекционируем виды птиц, пытаясь оживить наше зеленое «я», деформированное цивилизацией.
Итак, изображение ибиса вытесняет реальность ибиса, изображения животных скрывают самих животных. Таков наиболее существенный признак осознания природы в эпоху постмодерна. В мюнхенском вольере я прошелся по циклу иллюстраций, но не познакомился с настоящей природой. И убедился в том, что в действительности мы не видим и не рассматриваем птиц. И, конечно, мы их не касаемся. Мы вполне удовлетворены тем, что их вспоминаем.
Утрату животного мира следует понимать как утрату элементарной чувствительности. Только для домашних животных, ставших частью нашего мира, мыслимо физическое соприкосновение с человеком. А ведь сущность отношений «человек – животное» состоит в диалектике касания: погладить, пощекотать, почесать, подоить, а также – забить, ощипать, выпотрошить, разделать. Участие и уничтожение существуют рядом, это две стороны одной медали. Элементарное и кровавое соприкосновение с животным – забить зайца, выпотрошить карпа, ощипать петуха, о чем еще помнят пожилые люди, – сегодня рассматривается как варварский акт, совершить который вряд ли кто-то сумеет, даже если он пока не вегетарианец. По отношению к животным мы проявляем лишь «прекраснодушие» (Гегель), мечтая о мирном сосуществовании и одновременно потребляя курятину с птицефабрики. Убийство происходит за пределами круга нашего восприятия. Современная кухня с ее абстрактным уклоном старается изо всех сил, чтобы превратить обычный кусок сырого мяса в блюдо, оформленное наподобие композиции Кандинского и поданное в дорогом ресторане. Мясо попадает к нам в виде единой по цвету и искусно декорированной биомассы, каковая не должна напоминать о своем животном происхождении, а должна подчиняться законам эстетики. Здесь очевидно прочитывается трансформация жизни – в культуру. Немцы часто пугаются при виде витрин французских мясников, где на куриных лапах сохраняется чешуйчатая кожа, а на кроличьих – остатки шкурки. Эти последние сигналы из жизни животных становятся визуальным шоком, хотя и призваны свидетельствовать о естественности и подлинности, о качественном происхождении мяса. Но даже такие элементы природы, достигая цивилизованного потребительского общества, глубоко задевают наши чувства, когда мы их видим воочию.
Отчего? Да оттого, что за последние 50 лет в воспитании совершился фатальный поворот, удаливший нас от природы. В воспоминаниях молодости у многих исследователей и других авторов, пишущих о природе, можно найти описания тех дней, когда они занимались исключительно ловлей зверюшек и собиранием цветочков. Непременную принадлежность любой детской комнаты, служившей исходным пунктом для вылазки на природу, составляли коллекция насекомых и гербарий. А ведь и правда: хочешь сблизиться с природой – коснись ее рукой. Вот где тайна работы в саду! Но и к животным это относится. Кто ни разу не оторвал хвост у ящерицы, тому неведомо, какая это скользкая и верткая рептилия. Кто ни разу не увяз по колено в топкой трясине, пытаясь изловить лягушку, тот понятия не имеет о прыгучести этих амфибий. Кто еще не пробовал прогнать летучую мышь, когда она душной летней ночью случайно залетела в дом и впопыхах укрылась под кроватью, тот не знает, как злобно шипят эти мелкие млекопитающие и какие у них острые зубки. Кто не бегал из стороны в сторону, стараясь накрыть сачком бабочку, тот не представляет себе, какие зигзаги выделывают в полете эти насекомые. Тайна животного открывается лишь в физическом контакте с ним. Потрогать – значит понять. Только коснувшись кожи или шерсти животного, почувствовав его зубы, понюхав его теплые экскременты или нечаянно сломав его нежные пестрые крылышки, можно установить отношения с ним. Только так животное оказывается в сфере чувств человека, а тем самым в его биографии, то есть становится частью его жизни. Только тогда человек готов сделать хоть что-то ради животного, когда обращается к нему на «ты» и является его другом.
С диким зверьем подобный контакт сегодня невозможен. Дикие животные – это чуждые, ставшие неким символом существа, знакомые нам в лучшем случае по документальному кино или по зоопарку. Живут они «где-то там» на вольной природе, цивилизация их терпит, а биологи инвентаризируют. Для большинства людей непосредственный контакт с диким животным – табу, если только они не включаются в жестко отрегулированную систему охоты и рыболовства, впрочем, постепенно переродившуюся в романтически возвышенную борьбу с вредителями. Природа нам более не принадлежит! Но именно того и требует охрана природы. Ради биологического разнообразия ею установлены четкие демаркационные линии. Однако и охрана природы не ответит на вопрос, кому же, собственно, принадлежит эта самая природа? Ведь таковая теперь – «природа сама по себе», абстрактное понятие, на которое в обществе то и дело ссылаются и к которому положено относиться с предельным почтением. Зачем же человеку относиться с почтением к тому, до чего ему и дела нет, чего он не может «потрогать»? И нечего удивляться, что для большинства людей природа, пусть даже у порога собственного дома, остается чужой и никак не связанной с реальной жизнью. Это идея, образ, культурное достижение, плод фантазии…
Еще совсем недавно все было иначе. Люди воспринимали природу посредством обоняния и осязания, а сегодня этого нет, как нет больше животных многих видов. Писатели, в чьих произведениях природа играет значительную роль, часто рассказывают, что физическое соприкосновение – даже грозящее опасностью – способствовало более глубокому пониманию животного мира. Такие описания стоит читать внимательно, именно они подтверждают нашу сегодняшнюю удаленность от экзистенциального контакта с природой. Фридрих Георг Юнгер, брат Эрнста Юнгера, в своей книге «Зеленые ветви», представляющей собой объемный свод воспоминаний о физических контактах с миром природы и животных, пишет, что ребенком он мог почуять змею среди камней благодаря ее «своеобразному острому запаху». Так нос, орган обоняния, помогал ему установить первый непосредственный контакт с природой.
