пути, как страна совершенно уникальная и тогда либерализм, право, демократия и т. д. как явления сугубо западные могут представлять лишь теоретический интерес; либо Россия идет по «западному» пути и тогда либерализм, демократия право – ее будущее. Дискуссию по этому поводу можно вести бесконечно, ибо аргументов в пользу той или иной точки зрения нашими предшественниками накоплено немало.
Я не буду анализировать попытки реформирования российского общества, и оценивать их результаты, отмечу лишь несколько моментов. Власть в 90-е годы потеряла контроль над многими сферами жизни общества, причем часто именно над теми, которые должны подлежать такому контролю. Некоторые политики и даже ученые решили, что это следствие восприятия либеральных ценностей. Это совершеннейшая неправда. Либеральное государство (и в классическом варианте, и в варианте неолиберализма) это государство эффективно исполняющее свои функции. Прежде всего, такое государство обеспечивает общественный порядок и незыблемость жизни, свободы и имущества граждан, т. е. их, так называемых, естественных прав[1067].
Распад государственной власти, ее импотенция с одной стороны привели к небывалой криминализации общества и иным негативным последствиям, но с другой, как не парадоксально это звучит, благотворно сказалась на российском обществе – чуть ли не впервые в российской истории государство оставило общество в покое. Оно, оказавшись «бесхозным», вынуждено было самоорганизовываться. На этом пути общество все более и более либерализируется и, соответственно, все более и более становится заметной тенденция к росту права.
Это заявление сегодня может быть встречено с усмешкой. Для этого есть основания. Становление правовой системы в России идет сложно и даже, подчас, извращенно. Сталкиваются два пути право-генеза.
Первый путь, когда право порождается самими общественными отношениями, которые объективно требуют правовой формы и вне ее не существуют. Второй, когда право создается государственной волей. В первом случае складывается спонтанный, естественный правопорядок; во втором – правопорядок искусственно установленный посредством государственного закона (искусственный правопорядок). Спонтанный правопорядок, прежде всего, касается сферы частного права, искусственный правопорядок – публичного права. В идеале правовая система содержит обе эти гармонично взаимодействующие сферы. Однако в реальной жизни закон, как порождение ограниченного и часто ошибающегося человеческого разума, нередко представляет опасность для спонтанно складывающегося права.
Применительно к России данная проблема в 90-е годы приобрела особо острый характер, ибо одновременно шел процесс разрушения старой нормативной системы и создание новой. В этом процессе «разрушения-созидания», который, впрочем, не закончился и сегодня, возможности закона как регулятора общественных отношений существенно ограничены. Можно выделить три коллизионных уровня объективно проявляющих себя:
1. Право теряет свойство системности, делается алогичным, внутренне противоречивым. Коллизия закона становится обычным явлением, «свойством» изменяющегося права.
2. Проявляется несоответствие между требованиями закона и состоянием правоприменительных и правозащитных органов. Сказанное касается и структуры этих органов и правосознания должностных лиц. Иными словами, право не получает институциональной защиты.
3. Часто обнаруживается несоответствие между содержанием закона и конкретной экономической и политической ситуацией, ибо в этот период она чрезвычайно подвижна. Закон же, как мы знаем, предназначен для регулирования повторяющихся, стандартных ситуаций.
Следует упомянуть еще о трех негативно действующих факторах. Во-первых, легитимность закона во многом производна от авторитетности его создателя, а она в России низка. Во-вторых, российская политическая культура по многим критериям продолжает оставаться патерналистской, т. е. такой, в рамках которой с одной стороны, право и мораль противопоставляются, поэтому нарушение закона получает моральное оправдание, а, с другой, власть выводится из под действия закона. Наконец, в-третьих, в российском сознании правовой нигилизм своеобразно сочетается с правовым идеализмом. Многим, в том числе и законодателям, кажется, что сам факт принятия закона означает решение проблемы, но часто это приводит не к решению, а к усложнению проблемы. (Надо отметить, что смесь правового нигилизма и правового идеализма всегда была свойственна российскому сознанию. Об этом писал еще Р. Иеринг. Его удивил отчет российской комиссии по составлению свода законов, которая, собрав 35 000 тысяч законов, изданных с 1649 по 1832 г., пришла к заключению о том, что причина несовершенного состояния права состоит в недостаточности числа законов. С точки зрения Р. Иеринга большую часть этих законов следовало бы сжечь. И даже более того, «количественное богатство правовых положений есть признак слабости (права –
Поэтому законы множатся в геометрической прогрессии, они изменяются, дополняются, наконец, отменяются, прежде чем адресаты успеют их прочитать и понять. Короче, законов много, но они не исполняются.
Иногда, особенно в публицистике, высказывается мнение о том, что российские законы столь плохи, что страну от полного хаоса спасает их массовое неисполнение. Это не просто ошибочное мнение, льющее воду на мельницу русского правового нигилизма, но и практически вредное. Причем вред такого положения дел замечен давно и затем отмечался неоднократно. Аристотель писал о том, что стабильность основное качество закона. «Если исправление закона является незначительным улучшением, а приобретаемая таким путем привычка с легким сердцем изменять закон дурна, то ясно что лучше те или иные погрешности как законодателей, так и должностных лиц: не будет пользы от изменения закона столько сколько вреда, если появится привычка не повиноваться существующему порядку… Ведь закон бессилен принудить к повиновению вопреки существующим обычаям: это осуществляется лишь с течением времени. Таким образом, легкомысленно менять существующие законы на другие, новые – значит ослаблять селу закона»
