Тут применена своеобразная диалектика: понятно, что больше всего человек ненавидит всех, а потом идут, возможно, некоторые исключения. Но эти исключения ситуативные, так как, если он опознает своего, возникает протосоциальный механизм притяжения, одновременно снабженный моментами аннигиляции, автотравматизма, постоянными приколами, провокациями. Таково их жуткое, неуспокоенное бытие. В результате приходится удивляться: а ведь прошли же мы это минное поле (и большинство людей все-таки его благополучно минует). Каким образом? Загадка, чудо, чудо очеловечивания.
Тут, несомненно, наиболее опасный участок экзистенциального конвейера, требующий отработанной техники безопасности. Промежуточные продукты метаболизма большинством культур изымаются и либо быстро и интенсивно перерабатываются в контейнерах, либо иногда предоставляются самим себе. Во втором случае мы имеем дело с уникальной ситуацией производства тех пассионарных элементов, о которых говорил Лев Гумилёв, или радикалов разного рода: они навеки приговорены к «нечётному» состоянию сознания и бытия. То есть после «куколки» тинейджера не появляется юноша или девушка следующей степени сборки. В данном контексте возможно рассмотреть, например, тему викингов: они ведь, в сущности, изгнанники, те младшие братья, для которых не было предусмотрено способов социализации, и, предоставленные самим себе, они образовывали воинскую когорту, отличающуюся безрассудством, яростью. И можно провести определенные параллели между викингами как обитателями «виков» (древних скандинавских военизированных поселений) и некоторыми неблагополучными подростками – «генералами песчаных карьеров», которые, хотя и не с той интенсивностью, но являются погружёнными в свой собственный контейнер опасными существами. Если опять же следовать Л.Н. Гумилеву, пресловутые бастарды Средневековья представляли собой пассионарный элемент всего европейского рыцарства, это рыцари, лишённые наследства, младшие братья (наследство получает только старший сын), рыцари, остающиеся вечными подростками. Для них закрыт дальнейший путь именно потому, что они остаются подвешенными в непросветляемом экстенсивном страдании – в культивируемой ярости, – вечной неустойчивости. Поэтому они напоминают, так сказать, гранату с выдернутой чекой. Они способны в зависимости от ситуации на подвиги, но всё зависит как раз от правильной инициации в самом широком смысле слова: либо потенциал подростков удаётся канализовать, направить на завоевание устойчивых социальных высот, на крестовые походы, на преобразование в
Соответственно, мы видим два типа решения проблемы, как справиться с «инопланетянами». Первый способ – быстрая их переработка в контейнерах (в местах инициации) под высоким давлением, можно сказать, в ситуации управляемого ядерного взрыва. Второй способ – их дистанцирование за пределы устойчивого социума, где они впоследствии сбиваются в стаи или войска, в когорты ярости. Наконец, третий способ, который выбрала современность (и это не осталось безнаказанным), – это попытка оставить их здесь. И делать вид, что мы ничего не замечаем, что они вовсе не «инопланетяне», что они гораздо человечнее оленей и домашних кошек, хотя ясно, что это не так. К сожалению, именно такой способ избирается где-то после эпохи Просвещёния с разной степенью успешности – неуспешности. Этот выбор имеет множественные последствия, одним из которых является уже третья в истории антропогенеза неотеническая революция, в значительной степени обусловленная отказом от двух классических способов утилизации этих чрезвычайно опасных продуктов промежуточного метаболизма.
Нельзя прожить жизнь, не прожив определенного возраста, но при этом набор возрастов, их сравнительное соотношение, даже их порядок и последовательность суть гибкие инструменты как в социальном плане, так и в экзистенциальном измерении.
Операция с возрастными границами – это один из важнейших социальных регуляторов, его зримым проявлением служит, в частности, мода. Если удлинение детства является общей чертой человечества как вида, то большинство других хроноопераций замаскированы. Особо важная роль принадлежит искусственному времени синтетических возрастов, среди которых в первую очередь можно выделить группу «школьники и студенты». Все уверены, что студенты необходимы, чтобы стать специалистами и заменять выбывающих специалистов – и мало кто догадывается, что в действительности означает стремительный рост студенчества.
Когда хронопоэзис (временение времени) достигает стадии возраста, он действительно становится разветвленным и содержательным подобно гегелевскому понятию: «темпоральность сущего обогащается и уплотняется».
Время перестает быть простым захватом регулярностей, в нем появляется ряд инверсий и субверсий, возможных лишь на такой развитой стадии, как возраст: так, неотения оказывается пороговым эффектом, знаменующим обретение возрастных возможностей хронопоэзиса, именно простейшая определенность возраста позволяет сохранять моменты тождественности в неотенической революции. Не будь возраста, возможности постареть и измениться с возрастом, человеческие биографии были бы намного короче, а людей, или, можно сказать, «простых смертных», было бы намного больше. Ведь без презумпции возраста вопрос «это другие или те же самые?» по отношению к встречаемым людям, даже когда-то знакомым, но давно не виденным, решался бы как-то иначе – а так мы вынуждены как бы естественным порядком следовать реакции Джона, персонажа известного ковбойского анекдота и как бы говорить, вернее, подразумевать: «Привет, Билл, ты совсем не изменился…». Не будь такой реальности времени, как возраст, свидетельства о рождении и смерти пришлось бы выдавать гораздо чаще.
Но возраст – это ещё и суммарное взвешенное состояние социума, в нём очень велика роль трансперсональной составляющей. Возраст похож на директиву, спускаемую сверху: её можно саботировать, но саму форму подачи не изменить, такое не под силу индивидууму, хотя коллективный вердикт социума часто меняется. Возрастные рамки – это живые перепонки, но они тасуются и переставляются в ходе флуктуаций и, как правило, даются индивидууму
