Бытие и возраст

ещё недостаточно выясненных причин в значительной мере утеряна, её нужно кропотливо и терпеливо возрождать. Культура дневника – это культура взрослого человека, который отдает себе отчёт в том, что он делает, это основа для рационального самосознания и ответственности.

Правда, ведение дневника оказывается всего лишь первым шагом. Гораздо более значима рефлексия рефлексии – чтение своих дневников. Нужно обладать искусством и волей перечитывать свои дневники, свои черновики, перечитывать так или иначе зафиксированную историю своей жизни, формировать выводы. Именно в этих выводах из истории своей жизни мы можем услышать тихий голос сократовского даймона, гения⁸³, который преобразовался в христианской культуре в ангела-хранителя. Нужно уметь прислушиваться к едва слышному, но вполне внятному шёпоту нашего ангела-хранителя, что и означает в известном смысле «вслушиваться в бытие», как учит М. Хайдеггер. Этот тихий шёпот ведь и есть голос совести взрослого человека.

Практические приемы создания индивидуальных стереотипов выливаются в форму набора афоризмов, которые прямо приказывают, как надо себя вести: скажем, «всё в меру», или «познай самого себя», и т. д. Перед нами предстает феномен существования специфического философского жанра, весьма в сущности востребованного, – философских афоризмов, которые каждый человек не только заимствует у великих, но и «изготавливает» для самого себя как набор индивидуальных максим, правил своей жизни. Чтобы философские максимы для самого себя, самостоятельно созданные философские афоризмы обладали эффективностью, необходимо опираться на объект – на знание мира, на его конституирование.

Объект, с которым сталкивается взрослый, неоднороден. В нем господствуют слепые враждебные стихии, которые бросают мне вызовы, на которые я часто не могу найти достойного ответа. Это мир или царство необходимости. Но в объекте присутствуют и стихии дружественные. Это мир милосердия, мир любви, царство свободы. Сюда в своей сущностной части входит само цивилизованное, или культурное, общество. Общество, предстающее как образование и итог длительного развития культуры, само в известном смысле предстаёт как реально воплощенная культура. В социуме бытийствует дружественная стихия самой дружбы и любовная стихия самой любви.

Память великих людей прошлого, которые, обладая незаурядными волей и интеллектом, сумели уже пройти между упомянутыми выше футурошоком и поверхностным прогрессизмом, аккумулирована в культуре. Марк Аврелий, Б. Паскаль, М. Монтень, Р. Декарт, А. Эйнштейн, другие мудрецы прошлого выработали для себя индивидуальные стереотипы, вербализовали их, отлили в чеканные формулировки. Поскольку мы принципиально родственны этим могучим мыслителям, постольку их индивидуальные стереотипы могут быть «использованы» и нами.

В таком контексте индивидуальные стереотипы предстают как метод в широком смысле слова. Практическая философия, а в конечном счете и религия, искусство, культура – это и есть тот метод, т. е. та порождающая обобщенные социальные стереотипы матрица, благодаря которой мы выстраиваем свои собственные индивидуальные стереотипы. И они помогают нам в различных, в том числе и в невыносимых, ситуациях.

Таким образом, стереотипы в широком смысле как неподвластное времени, как ритуал, традиция, как метод, как культура, философия – вот что может если не спасти, то по крайней мере помочь и утешить взрослого.

А. С.: Итак, возраст можно определить, как одну из высших стадий хронопоэзиса. Смертное бытие происходит из бессмертного, а возраст, в свою очередь, из простой смертности. Стало быть, внутри возраста, скажем, человеческого возраста, максимальным хроноизмещёнием должна обладать «взрослость», или «настоящее». Это кажется странным, но это не единственная странность, которую можно оценить с помощью такой сложной темпоральности, как возраст. Простое вглядывание, вдумывание в человеческий возраст радикально меняет схему здравого смысла: «прошлое-настоящее-будущее». Порядок моментов, разворачивающийся посредством возраста, таков: «будущее-настоящее- прошлое». Ребёнок (и вообще детство) – это наиболее достоверное и очевидное присутствие будущего. Будущим перегружено внешнее отношение, даже родительское (не говоря уже о господствующих социальных установках), но бытие для себя не удерживает собственного присутствия, собственного краткосрочного настоящего, которое всеми расценивается как «ненастоящее», как явное понарошку. Ребёнок весь в будущем, и, стало быть, собственно человеческое бытие начинается с будущего. А чем ближе к концу жизни, тем больше производится прошлого. Потоки времени «намывают» прошлое, подобно тому как реки намывают песок, неудивительно, что прошлое в конце — это отработанное время, и чем больше его наработано в качестве сущего, объективного, прошлого, тем выше оказался КПД жизни. Момент настоящего с трудом удерживается в старости и оказывается беден в качестве настоящего, он отягощён прошлым и погружается в него, как в неразличимость. В детстве же настоящее не могло удержаться и легко «смывалось», пресекалось будущим.

И вот взрослость, акме. Уместно предположить, что это время, как настоящее, максимально темпорировано, хотя акме как раз и кажется изъятым из времени. В действительности речь идёт о сложной и тонкой хроноструктуре, о входящих друг в друга разномасштабных модулях настоящего.

Настоящему времени, если оно действительно настоящее, присуща устойчивость, настоятельность, уместность, некоторый запас внутренний вечности, поскольку будущее как нехватка не пронзает его слишком часто, хотя и оживляет в форме проекта или плана. И прошлое не слишком затягивает в свои повторяющиеся ритмы. Настоящее – это прежде всего свободное время, и, наоборот, свободным может быть только настоящее, но свободно оно не от занятий, а от одержимости и, так сказать, от остаточности. Настоящее не есть непреложное, оно не имеет характера навязчивости: это синтетическое время представлено архитектоникой разномасштабных моментов. Из-за того что оно настоящее, оно кажется отсутствием времени, в действительности же у него просто иной способ данности. Оно присутствует не в форме нехватки, острого дефицита, и не как зияние, зияющая пустота: это настоящее время похоже на завершенное тело, на тело Христа, в описании Николая Кузанского⁸⁴, оно не жмёт, не провисает, а его потоки подвержены