Тот буркнул неприветливо:
– Какими отец нарёк, такие и носим.
Светел раздумал спрашивать его, куда делся Крыло.
Воевода Сеггар влез в оболок, взял Летеня за руку:
– У них отлежишься. А я через полгода вернусь.
Летень вглядывался в его лицо, пытался понять.
– Что молчишь? – выговорил беспомощно.
Закрыл глаза, пальцы сползли с руки воеводы. Сеггар как-то странно втянул носом воздух, вылез наружу. Шрамы на лице корчились, оттаскивали уголок рта.
«А возьмёт помрёт Летень этот? – неволей испугался Опёнок. – Да ну. Если до сих пор в тяготах дорожных не помер…»
Гарко, важный и гордый, с повязкой поперёк лба, сидел на других санках. Отдавал вагашатам выкупленные пояса. Побеждённые несколько дней служили правобережникам. Кланялись кто угощением, кто подарками, кто работой. Пасли оботуров, таскали дрова.
– И Кайтар наш с молодицей счастливо домой доберутся, правда ведь? – заглядывая каждому в глаза, ласково спрашивал Гарко. – Никто дорожки не перебежит, снежка вслед не бросит…
По сторонам юного воеводы, такие же гордые, стояли с копьями Гневик и Зарник. Красовались подновлёнными калачами на плетёных щитах. Среди вагашат топтался Котёха. Вот заметил Светела, поспешно скрылся за спинами. Светел тоже отвёл глаза. Злости не было. «Я дурак. По головке погладил в Торожихе, и что? Родным стал? Небось приду и уйду, а с ними вековать…»
– Сам-то понимаешь, что вашей дружиной только чаек кормить? – спросила сзади Ильгра.
Светел обернулся. Словно для того, чтобы ещё больше смутить его, воевница подошла не одна – с Нерыженью.
«Чаек кормить?..» Ему-то казалось, о первородном бое калашников, о том, как сбивали с поля злых вагашат, впору будет гуслям звенеть.
– Почему?..
Ильгра кивнула младшей подружке:
– Втолкуй несмышлёнышу.
«Это я тебе несмышлёныш?» Желание понять всё-таки перевесило. А может, кабаньей шкурой оброс в гусельном испытании.
– Вы, дружинушка, вроде невесту везли на посад, – начала Нерыжень. – Так куда ж потекли врагов бить, славы наискивать? А тем часом кто набежал бы поезд перенимать?
«Много ты смыслишь!» Вслух Светел буркнул:
– Там бы нашлось кому заступиться.
– Если без вас заступы полно, значит вы дорогой лишними были, втуне хлеб ели, – скривила губы красавица. – Хорошо хоть на таких же дураков нарвались.
– Это почему?..
«Я бы сам в том месте засаду устроил…»
– Потому что они вас сзади не заперли. Начали бы с двух сторон забивать, вы бы живенько щиты побросали.
Ну уж тут дура-девка была кругом не права! «Чтобы мы щиты бросили! Поле гнездарям отдали! Да мы…» Кулаки сжались сами. Светел перехватил насмешливый взгляд Ильгры, выдохнул. Его снова испытывали. «Ничего. Перемаюсь. Полгода быстро пройдут…»
Неуступ решил проводить поезд до моста через Рукавицу. Чтобы оттуда, минуя Вагашу, уйти прямо на запад. Калашники сперва шагали сами собой, гордились, держали воинское строение. На первом же привале, когда перепрягали оботуров и стружили рыбу, Сеггар без улыбки спросил:
– Ты, воевода Гарко, через Калинов мост сюда шёл? А с чего так назван, ведаешь?
«Это у себя мы каждый камень знаем, каждый бугор, – привычно нахохлился Светел. – Тут гнездарей о?тчина, нам на что?»
– Поди, с Ойдриговых войн, – рассудительно отмолвил Гарко. – Зря ли Кровавый.
– Не зря, – кивнул Сеггар. – Только в пору Ойдригова нашествия этот мост не первый век здесь стоял, от путников поклонение принимал.
Светел обрадованно навострил уши, но Неуступ сбился со скоморошьего сказа.
– Давным-давно, когда андархи нарушили клятву, Прежние не покорились без боя. Смерёдина тогда была бурной и полноводной…
– Смерёдина?
– Рукавицей её после прозвали, когда Кровавый мост Калиновым стал. Бабы и дети уходили к Светыни, а здесь, на мосту, заслоном встала дружина. Воевода был самый страшный боец. Мы таких зовём оборукими – двумя мечами рубился. Иные болтают, будто он сдался на смерть и позор, покупая своему народу спасение, но я в это не верю.
– А как было, дядя Сеггар?
– А так, что под конец боя река текла кровью нападчиков, но дружина была мертва, а воевода изранен.
