– Лебеди давно над избами не летают. Деток мало ведётся.
«А не надо было после плена скопом рожать, да в чужую породу…»
Корениха услышала его мысли:
– Молчи, дурень! Ума не нажил рот раскрывать! Это после Беды сталось.
Бесстыжий внук всё же буркнул:
– После Беды каждый род оскудел…
– Мы кручинимся, что по семеро сынов ложками не стучат. А у них половина мужей с жёнами понимаются… совсем вотще. Приметил, как она к Жогушке потянулась?
Светела накрыла догадка. По спине морозом пробежал ужас, в глаза метнулась белая вспышка. Кулаки сомкнулись гирями.
– Они… Жогушку? Себе просят?.. Я им… я их…
«Покалечу! Смертью убью! Ноги приделаю, что без пяток за Светынь убегут! Сам помру – не отдам!»
Едва не рванулся назад в шатёр.
«А если атя им обещал… за какую-то службу… нет… Сквара…»
Остановил его тихий смех Коренихи.
– Угомонись, внук. Рано полыхать. Не на Жогушку они глаз положили. – Вздохнула, пояснила: – На тебя, Светелко.
Он опять сначала не понял:
– На меня?..
«Ещё выдумали! Куда я им? Только жду, чтоб Жогушка подрос… мне в дружину…»
Корениха перестала улыбаться. У губ обозначились всегдашние суровые складочки.
– Ты молод и раж, Светелко. Вот что слушай. Подсивер со Свеюшкой обра?чились в год Беды, но она не затяжелела. Молилась, добрые зелья пила… обрекалась хоть родами умереть… Отчаялась. – Бабушка вздохнула, помолчала, продолжила: – Сама мужа уговорила пойти ко вдовушке молодой, де?тной. Пусть бы родила от него. Второй женой в дом вошла.
Что-то надвигалось. Светел молча слушал. До сих пор ни Равдуша, ни Корениха с ним таких речей не водили. Атя, верно, мужскую премудрость передать мог… да что теперь.
– И не понесла вдовица, – сказала бабушка. – Смекнули тогда: это мужу в родительской доле отказано. Они сюда приехали невме?стного товару искать, Светелко. И нашли. Глянулся ты им. Челом бьют, ува?жить молят. В лютой горести выручить. Ты, мой внученько, мужевал ли когда? Девок в уста медовые целовал?
Вот это остолбуха была! Светел постиг наконец, чего промышлял в Торожихе несчастный сын несчастного рода. Насупился. Взялся краснеть. Мучительно, тяжело, жарко. Так что на ресницах выступила роса.
– Я… – кое-как сумел выдавить. – Я… Крыло вон пригожий! Все девки срам оставили, женихов позабыли!
– Крыло? Этот щеголёк, верно, девок перебабил довольно. Да на что Свеюшке взгляд его синий?.. А вот твоей крови отливушек в Подсивера может потянуть. Глазом, волосом. Зря ли они два дня за тобой следом ходили. Ступай, Светелко.
Он аж охрип, шалея от невмерности происходившего:
– Куда?
– За шатром полог натянешь.
Светел заново озяб. Тут же взмок ещё жарче, решил заартачиться. «Не хочу так!..» Он, конечно, мечтал однажды обнять девичье тело, податливое в его сильных руках. Нежное, сладко пахнущее ответной приязнью, робостью, безоглядным доверием… Их любовь будет краденой и короткой, потому что Светелу никак не судьба водить жену, гоить дом… она будет… ох.
«Не хочу! Там тётка чужая! Маме ровесница! А я не белый оботур, которого всякий со своими турицами пустить мыслит…»
Ерга Корениха услышала отворот внука столь ясно, будто он вслух выкрикнул. Взяла за плечи, заставила поглядеть. Почти по-мужски крепко встряхнула.
– Дитятко, – ласково сказала она. – Неволить я тебя не хочу, но вот что послушай. Я сына к святым родителям проводила. Внук старший в нетчинах, младшенький дитя малое. И ты, чадо сердечное, за порог глядишь. Будет хоть через Свеюшку Пенькову роду продление… нам память. Их росточек поднимется, да с твоим взглядом сокольим!
А он думал, будто знает бабушку, строгую, немногословную, скупую на ласку и похвалу.
«С моим взглядом?.. так я… кровей пришлых… ох… андархи…»
– Дитятко, – повторила Корениха. – Ты мне внук, Равдуше сын, родней не бывает. Семени множиться, людям жить. Иначе лихолетья не переможем. – Вздохнула, добавила: – Страшно с белого света бездетными уходить. Так скажу: будь притча иная… на Жога бы засмотрелись… я бы первая велела ему к ней пойти. Равдуша после в мыльне отпарила бы… веничком можжевеловым…
