Еще раз рассмотрев расположение прозрачного вещества на своих подошвах, я окончательно убедилась, что в отношении меня подозревать чей-либо злой умысел было бы в корне неправильно. Неровное распределение парафина, наличие множества чистых фрагментов – все это с очевидностью говорило о том, что в своих бедах я виновата сама.
А я то… Чего только не передумала, на кого только не возводила напраслины! Да, хороша… Меня охватило непреодолимое желание немедленно бежать куда-то и просить у кого-то прощения.
Однако на самом пике покаянного порыва меня вдруг остановила мысль, что у Оксаны-то ботинки, несомненно, испачканы парафином намеренно.
Снова взяв в руки ее ботинок, я внимательно всмотрелась в расположение воскообразной массы. Да, совершенно очевидно, что здесь имело место чужое воздействие. Сделав ножичком контрольные царапины, я обнаружила, что парафин нанесен вовсе не как попало, а в виде двух аккуратных кружков, расположенных на ступне и на пятке.
«Соображает, подлец, – со злостью думала я, – серединку не стал мазать, знает, что на нее почти нет нагрузки. А на пятке и ступне парафин быстро растопчется, так что кто не знает, что именно искать, даже и посмотрев на подошву, не определит, что она была испачкана намеренно. Если вообще обнаружит там этот парафин. Скажут, наступила, мол, девушка на свечку, с кем не бывает. Кто угодно может наступить, даже самый гениальный частный сыщик от этого не застрахован. Кстати, где это меня угораздило вляпаться?»
Немного подумав, я решила, что поскольку, когда я на нее наступила, свеча была уже расплавлена, то, скорее всего, находилась она возле окна. Ведь именно возле оконных стекол сентябрьское солнце создавало самую высокую температуру. Яркие лучи, свободно проникающие сквозь них, иногда нагревали пол так, что даже через обувь чувствовалось тепло.
Кроме того, если учесть то, как надежно держался на подошве парафин, видимо, я не просто наступила на растаявшую в лучах свечку, но и постояла на ней некоторое время.
И тут я вдруг вспомнила этот день. Вспомнила, как долго стояла перед умывальником рядом с окном, выковыривая из-под ногтей въевшуюся краску, как потом, отходя от него, неожиданно поскользнулась и чуть не упала. Вспомнила, что на какую-то микроскопическую долю секунды я как бы немного удивилась тому, что поскальзываюсь на ровном месте, но тут же забыла и об этом случае, и о своем удивлении. Да и кто мог бы предположить в тот момент, что такое незначительное происшествие повлечет за собой такие глобальные последствия?
Быстро соскоблив со своих башмаков парафин, я наконец обулась и направилась к умывальнику проверять свои предположения.
Присев на корточки и внимательно осматривая пол под ним, я в самом скором времени получила подтверждение своих догадок. Хотя, разумеется, по прошествии нескольких дней ничего похожего на раздавленную свечу я не могла обнаружить, но зато следы соскабливания этой свечи прослеживались совершенно четко. Несомненно, наша уборщица пыталась привести помещение в надлежащий вид, что ей отчасти и удалось.
Теперь необходимо было решить, что же мне делать с обувью Оксаны.
В общем-то, можно было проверить ее на отпечатки пальцев, ведь отпечатки того, кто смазывал подошвы, обязательно должны были остаться на ботинках. Но некоторые соображения говорили против такой проверки.
Во-первых, даже если отпечатки имелись, они наверняка были основательно заляпаны пальцами самой Оксаны, ежедневно снимавшей и надевавшей свои ботинки как до, так и после того, как они были смазаны парафином. И во-вторых, даже если все окажется не так фатально и эти посторонние отпечатки удастся выделить, поголовная проверка работников театра – вещь нереальная. Ведь нужно будет снять отпечатки у всех: актеров, режиссеров, представителей цехов, монтировщиков. На каком основании? Официально смерть Оксаны признана несчастным случаем, а об истинной цели моего пребывания в театре никто даже не подозревает. Никто не знает, что подспудно здесь проводится расследование, а значит, никто и не будет ему содействовать.
Нет, отпечатки явно бесперспективны. Думаю, самое правильное сейчас – вернуть ботинки туда, где они находились, а обнаруженные новые факты пока просто взять на заметку. Ведь если убийца до сих пор не побеспокоился убрать отсюда ботинки, значит, он либо на все двести процентов уверен в своем алиби, либо считает, что никому и в голову не придет интересоваться, не была ли чем-нибудь смазана Оксанина обувь. Особенно после того, как полиция решила, что все, произошедшее с ней, – это несчастный случай. И между прочим, такая уверенность не была лишена оснований.
Впрочем, имелась еще одна причина, почему тот, кто испачкал ботинки, мог тянуть с их уничтожением. Возможно, этот человек не имел никакого отношения к декораторскому цеху и просто боялся вызвать ненужные подозрения своим беспричинным здесь появлением. И тогда… тогда это полностью снимает подозрения с моих коллег.
Хотя, по большому счету, уже сам факт обнаружения ботинок доказывает их непричастность. Нужно быть полным идиотом, чтобы, находясь в постоянной близости от такой улики и имея полную возможность, не вызвав ни малейших подозрений, в любой момент от нее избавиться, не сделать этого. Нет, декораторский цех в смерти Оксаны Ширяевой явно неповинен.
Признаюсь, сделав этот вывод, я испытала огромное облегчение. Последние несколько дней, наполненные непрерывными падениями, заставившими меня подозревать всех и вся, я пребывала в постоянном и очень неприятном напряжении. В самом деле, кому может понравиться предположение о том, что люди, с которыми ты работаешь, делаешь одно дело и находишься в постоянном контакте, втайне желают твоей смерти? Понятно, что это не понравится никому. Не нравилось и мне. Не нравилось и выматывало гораздо больше, чем физические нагрузки.
