место в современной России. Здесь я исследую, как текущая идеология «традиционных семейных ценностей» навязывает именно те гендерные идентичности и отношения, которые в существующих экономических обстоятельствах делают гетеросексуальный брачный союз чрезвычайно хрупкой формацией.
Чтобы аргументировать свой тезис, я буду обнаруживать противоречия, укорененные в дискурсе исключительной ценности «традиционной» семьи, организованной вокруг конвенциональной сексуальной пары. Областью исследования этих противоречий для меня послужат медиатексты, рекламирующие специализированные тренинги, обещающие обучить женщин приемам поиска и удержания партнеров, а также репрезентации «традиционного» гетеронормативного партнерства на российском телевидении последних лет.
Анализируя риторику текстов, продвигающих женские тренинги, рационализирующую «возврат к исконным гендерным ролям», я буду исследовать производство новых гендерных субъектов, которые объясняются сегодня как «традиционные». На примере популярного продукта современной культуры, сосредоточенного на «проблеме отношения полов» — мелодрамы Первого канала «Краткий курс счастливой жизни», — я покажу, как в медиа воображаются последствия претворения в жизнь «традиционных» гендерных ролей.
В главе 5 я направляю свой объектив на разные формы труда: заботу о маленьких детях в парадигме новой родительской культуры и работу за пределами семьи в условиях глобального капитализма. Обнаруживая причины безальтернативной для многих женщин необходимости совмещать оба типа занятости, я буду обращаться к условиям осуществления и последствиям двойной женской нагрузки в постсоветском контексте.
Отправной точкой мне послужит автоэтнографический фрагмент, в котором я описываю свой опыт короткого погружения в заботу о маленьком ребенке. Обозначив особенности современной концепции ухода за малышами, далее я буду обращаться к классическим трудам в области социологии эмоций и высказываниям моих собеседниц, которые помогут мне перечислить проблемы, связанные с превращениями, происходящими с понятиями «дома», «семьи» и «работы».
В главе 6 я буду размышлять об аффектах специфических отношений власти, возникающих в культуре асимметричной родительской заботы и детоцентризма. Меня будет интересовать, как текущая общественная структура, формируя гендерные режимы семейного взаимодействия, создает условия для возникновения определенных эмоциональных переживаний. В фокусе моего внимания окажутся репрессивные политики в отношении чувств, действующие в патриархатной системе убеждений. Я буду рассуждать о том, как и почему в наше время демонстрация некоторых эмоций в контексте детско-родительских отношений признается необходимой, в то время как другие чувства и опыт, связанные с ними, подвергаются замалчиванию.
Я также намереваюсь проследить, как распространение популярной психологии и психотерапии в постсоветский период, привнося новое знание о личности, создает новые эмоциональные потребности. Моей целью будет выяснить, каковы причины и последствия политик «психологизации» отношений между матерями и детьми, разворачивающейся с середины прошлого века и принимающей в наши дни беспрецедентный размах. Я предлагаю навести объектив на возникшую вместе с рынком психологического консультирования риторику эмоциональной (без)опасности ребенка, обвиняющую матерей в гиперопеке или «эмоциональной недоступности». Я также коснусь некоторых последствий этой стигматизирующей риторики.
В Эпилоге я кратко затрагиваю проблему «тирании выбора» — нового социального условия, возникающего в контексте глобальной индивидуализации и репродуктивного выбора, в частности. Подводя итоги моему исследованию, я считаю нужным коснуться темы нового способа артикуляции личности и новых идей, мотивирующих моих современниц «искать себя», «свое предназначение» и «свой собственный путь». Здесь меня будет интересовать, какие вызовы встают перед частью моих сверстниц, имеющих доступ к новому рынку труда и связанным с ним возможностям и рискам.
В завершении Пролога я хотела бы подчеркнуть, что мое исследование ни в коей мере не претендует на репрезентативность. Доступная мне выборка слишком мала для каких бы то ни было обобщений. Несмотря на то что я использую критические теории и некоторые методы качественных исследований, я, в большей мере, писала публицистическую книгу. Своей главной задачей я видела, предложив собственную перспективу, продолжить дискуссию об интенсивных общественных переменах, внутри которых мы живем. Я хотела бы, чтобы проблема совмещения материнства и других значимых аспектов жизни стала регулярной темой публичных дебатов и в «нашей части света». В процессе работы над монографией я пережила немало важных для себя озарений. Я надеюсь, что собранная в моей книге информация окажется полезной кому-нибудь еще.
Материнская теория: можно ли быть «хорошей матерью»?
Hаверное, затевая разговор о матери из «нашей части света», я должна была бы оттолкнуться от образа Анны Карениной. Героиня Льва Толстого первой приходит на ум, если думать о том, какие вопросы в связи с материнством подняты русским реализмом в литературе. Предполагаю, что из перспективы сегодняшнего дня многие читатели/льницы могли бы сказать, что роман Толстого повествует «о матери, бросившей ребенка ради связи с любовником». Во всяком случае, мне не раз доводилось слышать подобные интерпретации произведения.
Интересно, что в самом романе нет и намека на то, что Анна Каренина — «плохая мать». По ходу повествования мы обнаруживаем, что привязанность
