То, что теоретические положения, разработанные исследователями массовой культуры первых декад XX века, находят отголоски у современных авторов, можно видеть в анализе доставляемого искусством чувства эстетического удовольствия, обусловленного социальным статусом воспринимающего произведение искусства. «Самолегитимирующее воображение счастливило меньшинства» становится предметом анализа столь влиятельного философа как С. Лангер. В ее исследовании значения в музыке («О значении в музыке») мы видим постоянное воссоздание кантианской темы антиномии чистого удовольствия и наслаждения чувств. По ее мнению, в прошлом массы не имели доступа к искусству. Музыка, живопись и книги были удовольствиями, доступными богатым. Можно было бы предположить, что бедные, простые люди получали бы такое же удовольствие, если бы у них был шанс. Но теперь, когда все могут читать, ходить в музеи, слушать великую музыку, по крайней мере по радио, суждение масс об этих вещах стало реальностью, и таким образом стало ясно, что великое искусство не является непосредственным чувственным удовольствием. Иначе оно, подобно печенью и коктейлям, льстило бы как необразованному, так и культивированному вкусу.
Постмодернистская эстетика
Для того, чтобы лучше представить себе динамику отношения человека к искусству прошлого (в данном случае к классической опере), обратимся к особенностям постмодернистского контекста восприятия, который отличается от той схемы четкой социальной стратификации, которую предлагает Бурдье. Наиболее выразительной характеристикой этого контекста представляется ризома – беспорядочное распространение множественности, не имеющее какого-либо превалирующего направления, а идущее в стороны, вверх, без регулярности, дающей возможность предсказать следующее движение. Ризома представляет собой метафору современной культуры с ее отрицанием упорядоченности и отсутствием синхронного порядка. Особенно характерно ризоматическое движение в постмодернистском искусстве, которое, по словам известного социолога З. Баумана, представляет собой парадигму постмодернизма. В отличие от искусства периода модернизма или любого другого периода, в нем не существует четко различимых, преобладающих школ и стилей, которые имеют тенденцию подчинять себе всю область художественного творчества. В результате как перед любителем искусства, так и перед новичком в этой области, лежит недифференцированная область репрезентаций, в которой нет четких ориентиров, соседствую и перемешиваются стили, эпохи, языки, что усиливает ощущение фрагментарности как мира искусства, так и мира в целом. На смену упорядоченного видения мира приходит его рассмотрение как плюралистичного и фрагментарного, не подчиняющегося никаким «тотализирующим дискурсам», отдающего предпочтение плюрализму, различию и подвижности, не обладающего упорядоченным развитием, на смену которому приходит ризоматическое изменение. Плюралистический мир человека постсовременности не сводим ни к какому объединяющему принципу. «Прощание с навязчивой идеей единства» является, согласно Ж. – Ф. Лиотару, важнейшей задачей постмодернистской философии. Одной из немногих областей, где происходит внутреннее сопротивление фрагментации и децентрации, является образование, которое оказывает сопротивление культурному плюрализму и релятивизму в эстетическом суждении, поскольку допустив такое отношение, оно подорвало бы собственные основы. Таким образом, образование, как институциональное, так и внеинституциональное, остается пространством приобретения культурного капитала. В образовании сохраняется тот бинаризм высокой и популярной культуры, который все больше «рассеивается» в культурных практиках.
Не только в области образования, но и многих современных исследованиях, переносящих акцент с социальной обусловленности культурных явлений на анализ их эстетических особенностей, сохраняется все та же дихотомия «популярного» и «высокого». Сложность преодоления противопоставления элитарной и массовой культур является скорее теоретическим конструктом, чем культурной практикой. Примеры смешения культурных пространств мы видим в величайших творениях художественной культуры, ярчайшие примеры чего – драматургия Шекспира и оперное творчество Моцарта, в особенности «Волшебная флейта», о которой мы писали выше. Негативное отношение к популярной культуре было сформировано в рамках академического дискурса, авторами которого были представители элиты. Преодоление отношения к популярной культуре как «низкой» и неполноценной произошло как в постмодернизме с его деконструкцией бинаризмов, так и в «культурных исследованиях» (cultural studies), на протяжении нескольких десятков лет являющихся ведущим направлением в изучении популярной культуры. «Культурные исследования» работают с расширенным понятием культуры, отрицая бинаризм высокой/низкой культуры, а также любые попытки установить культурную стратификацию. Они более склонны к антропологическому взгляду на культуру как на «весь образ жизни людей», хотя и не поддерживают определение культуры как тотальности. Культура не рассматривается как статическая или закрытая система. Для культурных исследований она динамична и находится в процессе постоянного обновления. Культура – это не серия артефактов или застывших символов, но, скорее, процесс ее создания и восприятия – взаимосвязанного процесса, который обусловлен, среди других факторов, наличием и уровнем культурного капитала.
В «культурных исследованиях» проблема восприятия произведения искусства рассматривается в терминах отношений между культурным текстом (понятие более широкое, чем «произведение» и открытое для интерпретации) и аудиторией. Большей частью отношения между аудиторией и популярными текстами является активным и продуктивным. Значение текста не задано в каком-то независимом наборе кодов, к которому мы можем прибегнуть для консультации в любой момент по мере надобности. Текст не несет своего собственного значения внутри себя; никакой текст не может гарантировать, каковы будут его последствия. Люди постоянно борются не просто за то, чтобы понять, что означает текст, но за то, чтобы заставить его значить нечто, связанной с их собственной жизнью, опытом, потребностями и желаниями. Один и тот же текст имеет разное значение для разных людей в зависимости от того, как он будет интерпретирован.
Разные люди обладают различными интерпретативными ресурсами и различными потребностями. Текст может значить что-то в контексте опыта и
