Даладье пояснил, что более конкретными сведениями он пока не располагает, но что он считал “долгом дружбы” передать нам свою информацию, которая, быть может, для нас небесполезна. Я, конечно, поблагодарил Даладье, но выразил решительное сомнение в серьезности его источника, сообщающего сведения об участии представителей командования Красной Армии в германском заговоре против СССР и в дальнейшем против Франции. При этом я отметил, что недостаточная конкретность полученных сообщений лишь подтверждает мои сомнения. Даладье ответил, что если получит более точные данные, он немедленно мне их сообщит. Он-де все же не исключает возможности, что в Красной Армии имеются остатки троцкистов. Эта часть разговора произвела на меня двойственное впечатление. Во-первых, Даладье явно заинтересован в том, чтобы своими “дружественными” сообщениями внушить нам большее доверие к нему самому. Во-вторых, он невольно выдает привычный страх французов, как бы мы не сговорились против них с немцами. Думаю, что в конце концов и то и другое не так уже вредно для нас».
В связи с сообщением Потемкина обращает на себя внимание еще один документ, подтверждающий содержание беседы между Даладье и Потемкиным. Речь идет о телеграмме М.М. Литвинова полпреду СССР во Франции Я.З. Сурицу от 21 июня 1937 г., то есть уже вскоре после расстрела Тухачевского и других. В этой телеграмме Литвинов пишет:
«Я не знаю, известно ли Вам, что Даладье как-то в разговоре с Потемкиным предупредил его, что, по сведениям французской разведки, немецкий рейхсвер хвастал тем, что у него имеется агентура в верхушке Красной Армии».
Оценивая доброкачественность французских сообщений о замыслах немцев подготовить военный заговор в СССР, надо иметь в виду, что люди, сеявшие слухи о «военном заговоре» в печати и в салонах, как правило, были связаны с французскими правящими кругами, генеральным штабом и его «вторым бюро» (разведкой). Сотрудничали с французской разведкой и многие белогвардейские генералы, проживавшие после Октябрьской революции в Париже. Нет сомнения, что сведения об «измене» Тухачевского, слегендированные еще по делам «Трест» и «Синдикат-4», от белогвардейцев через агентов «второго бюро» доходили до французских правящих кругов.
То, что в Париже были распространены слухи и сплетни о «военном заговоре» в СССР, подтверждается также некоторыми материалами следствия по делу Берия. Установлено, например, что в марте 1937 г. Берия по указанию Сталина направил за границу врача Гегечкори Николая, родственника своей жены, с заданием «прощупать» настроения меньшевистской эмиграции. В Париже Гегечкори Н. встречался с меньшевиком Гегечкори Евгением и другими эмигрантами из числа меньшевиков. К середине мая 1937 г. Гегечкори Н. вернулся из Парижа и доложил Берия о сообщении Гегечкори Евгения о том, что «большевикам следовало бы обратить внимание на командный состав Красной Армии». Об этой «рекомендации» лидера грузинских меньшевиков Гегечкори Евгения тогда же Берия было доложено Сталину.
В начале августа 1937 г. Гегечкори Николай по указанию Берия был арестован. На следствии он был ложно обвинен в преступных связях с грузинскими меньшевиками, в подготовке теракта против Берия и по постановлению тройки при НКВД Грузинской СССР в сентябре 1938 г. расстрелян.
О своей встрече в Париже с Гегечкори Евгением на допросе 26 июня 1938 г. Гегечкори Николай показал:
«Гегечкори Евгений мне сказал, что у него имеются сведения о том, что в Советском Союзе существует и активно действует очень крупный военный заговор, который подготавливает государственный переворот в стране».
Таким образом, стремление французов ослабить Красную Армию путем компрометации ее руководителей привело к тому, что они решили использовать слухи о «военном заговоре» в СССР для «официального» сообщения советскому правительству. В самом же деле это была сознательная провокационная акция, рассчитанная на сложившуюся в те годы в СССР ситуацию и подозрительность Сталина. Это был своего рода донос на руководство Красной Армии, сделанный Даладье в форме дипломатической беседы с Потемкиным. Безусловно, акция со стороны Даладье порождена не его сочувствием к Советскому Союзу, как говорил об этом сам Даладье, а интересами, явно враждебными СССР. Сообщение Даладье о «заговоре» в Красной Армии через Потемкина достигло Москвы и лично Сталина, принималось, вероятно, им также в расчет и могло сыграть немалую роль в решении судьбы Тухачевского и других советских военачальников.
в) Действия правящих кругов и разведки Чехословакии и их реальная роль в «деле» Тухачевского
Изучение материалов, связанных с действиями правящих кругов и разведки Чехословакии в 1937 г., показывает, что Бенеш и его окружение в интересах своей политической игры на международной арене активно действовали в «деле» Тухачевского. Есть достаточно оснований сказать, что Бенешу принадлежит немалая роль в формировании и распространении слухов о заговоре Тухачевского и других, об их связях с германским рейхсвером.
Особый интерес в этом отношении представляет обнаруженное в архиве МИД СССР письмо, написанное полпредом СССР в Чехословакии С. Александровским 15 июля 1937 г., то есть более чем через месяц после казни Тухачевского и других, на имя народного комиссара иностранных дел Литвинова. Письмо Александровского составлено на основании его беседы с президентом Бенешем 3 июля 1937 г. и своего разговора 13 июля 1937 г. с одним из приближенных лиц Бенеша — Лауриным. Кроме того, в архиве МИД СССР найдена также и запись самой беседы Александровского с Бенешем.
В связи с тем, что эти документы крайне важны для понимания позиции Бенеша в «деле» Тухачевского, они достаточно широко использованы в настоящей записке.
В начале своего письма к Литвинову посол в Праге Александровский говорит о том, что после расстрела Тухачевского он, Александровский, по-иному представляет содержание и смысл более ранних бесед с Бенешем и другими чехословацкими политическими деятелями. Далее в письме Александровского сообщается следующее:
