Русская литература для всех. Классное чтение! От Блока до Бродского

В литературе же писатель имеет дело не с историческими и нравственными проблемами, не с характерами и событиями, а только со словами. Причем все слова уже давно сказаны, все произведения написаны, мир литературы представляет огромный, но замкнутый интертекст, который новый автор может только иронически цитировать (ведь серьезный разговор о важных вещах уже невозможен).

Впрочем, постмодернисты провозгласили «смерть автора» и этого субъекта они чаще называют переписчиком, «скриптором», потому что он повторяет уже кем-то сказанные слова и не имеет ни образа, ни индивидуальности, превращаясь в анонима, неличность.

Известный итальянский теоретик и писатель Умберто Эко, автор романов «Имя розы», «Остров Накануне», которого давно называют классиком постмодернизма, приводит пример постмодернистского объяснения в любви: «Постмодернистская позиция напоминает мне положение человека, влюбленного в очень образованную женщину. Он понимает, что не может сказать ей „люблю тебя безумно“, потому что понимает, что она понимает (а она понимает, что он понимает), что подобные фразы – прерогатива Лиала (итальянская писательница, автор коммерческих «женских романов» – И. С.). Однако выход есть. Он должен сказать: „По выражению Лиала – люблю тебя безумно“. При этом он избегает деланной простоты и прямо показывает ей, что не имеет возможности говорить по-простому; и тем не менее он доводит до ее сведения то, что собирался довести, – то есть что он любит ее, но что его любовь живет в эпоху утраченной простоты. Если женщина готова играть в ту же игру, она поймет, что объяснение в любви осталось объяснением в любви. Ни одному из собеседников простота не дается, оба выдерживают натиск прошлого, натиск всего до-них-сказанного, от которого уже никуда не денешься, оба сознательно и охотно вступают в игру иронии… И все-таки им удалось еще раз поговорить о любви» («Заметки на полях „Имени розы”», 1983).

Однако даже этот остроумный пример кажется недостаточно постмодернистским. Ведь персонажи микросюжета Эко имеют дело не только со словами, но – с чувствами, пусть и в эпоху утраченной простоты. Они выражают их сложным, «рикошетным» образом, прибегая к цитатности, но такого рода «игру иронии» действительно можно отыскать у «постмодернистов» Пушкина, Толстого или Андрея Белого.

Культурную иерархию, которую настойчиво отрицают постмодернисты, тоже разрушить не так-то просто. Культура и есть – искусство различения. Поэтому, вопреки первоначальным установкам, в постмодернизме тоже появляются свои «неканонические классики».

Попробуем в виде кратких формулировок обозначить различия между тремя культурными эпохами, которые сменяли друг друга и одновременно сосуществовали в XX веке.

«Миметическая поэтика» (классический реализм и близкие к нему теории): «Произведение – не только текст, но – художественный мир, отсылающий к внешней реальности и высказывающий истину о ней».

Модернизм в его авангардистском варианте: «Произведение – текст, представляющий намерение создателя, правду творца».

Постмодернизм: «Произведение – анонимный, безличный фрагмент интертекста, с которым можно лишь играть, бесконечно цитировать его, не ставя вопроса ни о правде, ни об истине».

Модели противоположных, уже не авторских, а читательских позиций можно сконструировать путем трансформации гениально простого и точного пушкинского афоризма.

«Над вымыслом слезами обольюсь» – позиция читателя-«реалиста». Понимая природу искусства (вымысел), он относится к нему как к особой реальности, и проливает искренние, реальные слезы.

Читатель-модернист отрицает реальность вымысла, превращает его в чистую фикцию, но еще может проливать реальные слезы.

Читатель-постмодернист смеется, иронизирует, издевается и над вымыслом, и над слезами.

Постмодернисты правы в том, что мир стремительно меняется, следовательно, иным становится место культуры и литературы. Но в современной мозаичной культуре должно найтись место прежним представлениям о традиции, оригинальности, истине. При этом – вспомним еще раз – читаем мы не абстрактные – измы, а конкретных авторов и их произведения.

Учебники истории литературы XXI века, скорее всего, будут написаны все-таки не по ризомному, а по древесному принципу. Однако кому из наших современников там будут посвящены отдельные главы, можно только догадываться.

В мозаичной современности, в отличие от истории, еще ничего не решено. Мы можем двигаться в любом направлении, назначать себе кумиров и разочаровываться в них. Можем даже, если хватит терпения и таланта, сами написать книгу, которую хотим прочитать (с такого чувства неудовлетворенности и соперничества начинались некоторые замечательные литературные судьбы).

Мы можем все, только помня о предупреждении из «Нобелевской речи» И. Бродского, которое уже цитировалось в начале нашего историко- литературного пути: «Ни один уголовный кодекс не предусматривает наказаний за преступление против литературы. И среди преступлений этих наиболее тяжким является не преследование авторов, не цензурные ограничения и т. п., не предание книг костру. Существует преступление более тяжкое – пренебрежение книгами, их не-чтение. За преступление это человек расплачивается всей своей жизнью; если же преступление это совершает нация – она платит за это своей историей».