Тем удивительнее, как быстро произошел разрыв. Еще Декарт, живший в середине XVII века, не проводил никакого различия между философией и наукой. Современники считали его продолжателем научных исследований Галилео Галилея, но потомки отнесли его скорее к философам, нежели к ученым. Хотя для самого Декарта, повторюсь, никакой разницы не было. Несколько десятилетий спустя Лейбниц и Ньютон оказались по разные стороны казавшейся непреодолимой пропасти, которая разделила науку и философию, несмотря на то что Лейбниц считал себя ученым, а Ньютон – философом, что отражено в названии его самого известного труда «Математические начала натуральной философии» (1687). Впоследствии многие философы внесли важный вклад в науку: к примеру, Кант прославился как физик еще до того, как разработал свою философию, но к тому времени различие между этими двумя видами деятельности уже стало общепризнанным.
В эпоху Просвещения философия и наука заключили союз в борьбе за рациональный взгляд на мир, который должен был прийти на смену суевериями и предрассудкам, и выступили единым фронтом против религии. Впрочем, один из союзников оказался значительно сильнее другого, и философия вынуждена была пуститься на поиски новых задач. К примеру, она могла стать своего рода вассалом науки и заниматься прежде всего устранением метафизических препятствий на пути развития своего сюзерена. Такой взгляд на роль философии получил широкое распространение, особенно в англоязычном мире. Исходя из этого взгляда, философия сама по себе не может служить источником позитивного знания и должна довольствоваться расчисткой дороги от препятствий, мешающих науке в поиске знаний. Другими словами, собственно философских проблем с этой точки зрения не существует.
Взгляд на философию, как на вспомогательную дисциплину, пришел на смену традиционному пониманию философии как праматери всех наук. В попытке защитить статус философии как самостоятельной дисциплины многие философы, в особенности немецкие идеалисты, провозгласили философию сверхнаукой, которая может подчинить себе естествознание, и для Гегеля философия была дисциплиной, которая систематизирует все научные области и тем самым придает им полноценность. Однако после падения гегельянства стало очевидно, что науке совсем не нужна философия, и к концу XIX века философия оказалась выброшенной на периферию, а статус главной науки получило естествознание. С тех пор эта тенденция только усиливалась. В XX веке научные исследования развивались так бурно, что теперь наука считается не просто одним из источников истины, но ее единственным Источником. А место философии – на задворках. Получается, что наука оттеснила своего прародителя.
Когда философии удается выделить новую область действительности и развить методологию для исследований в этой области, возникает новая научная дисциплина, которая сразу же отделяется от философии. Физика и математика произошли от древнегреческой космологии. Экономика как научная дисциплина имеет истоки в философии утилитаризма, юриспруденция и политология – в политической философии, а лингвистика – в философии языка. Философия постоянно оказывается повитухой при рождении новых научных дисциплин. Все естественные науки родились подобным образом в эпоху научной революции, в XIX веке так появились на свет психология, социология и педагогика, а в XX веке – лингвистика, информатика и когнитивистика.
Многие философы недовольны этим, потому что таким образом область философии постоянно «съеживается», но, с другой стороны, можно сказать, что порождение новых наук – одна из важнейших задач философии. Философия, которая постоянно «теряет» области действительности, уступая их новорожденным научным дисциплинам, – это продуктивная философия, и именно такой она должна быть. Вместе с тем постоянное деление суммы человеческих знаний на все большее количество научных дисциплин, непрерывное ее дробление наделяет философию новой и весьма важной синоптической – объединяющей – функцией. В свете этого весьма прискорбно, что философия становится такой же раздробленной и узкоспециализированной, как современные научные дисциплины, ведь и она, в свою очередь, равняется на них.
Ни один вопрос не может быть слишком общим – равно как и слишком узким – для философии. Но философские вопросы не являются эмпирическими. На них нельзя ответить, просто-напросто указав на соответствующие эмпирические данные. Если на вопрос можно ответить просто, значит, это не философский вопрос. Именно поэтому некоторые вопросы, которые изначально были философскими, со временем становятся научными. К примеру, в какой-то момент такой переход совершил вопрос о праматерии. Теория об атомах, разработанная Демокритом и Лукрецием, была попыткой дать исключительно умозрительный ответ на вопрос, каковы мельчайшие составляющие материи. Сегодня этот вопрос относится к области физики, а не философии. Вместе с тем физики могут сделать ряд предположений об элементарных частицах, и эти предположения в свою очередь могут стать предметом философских изысканий. Наглядный пример – философские вопросы, возникшие вследствие открытий в квантовой физике.
Кое-кто утверждает, что пропасть между философией и наукой непреодолима, другие же считают, что они плавно перетекают друг в друга. Последней позиции придерживался, к примеру, Бертран Рассел. Он утверждает, что философское знание ничем существенным не отличается от научного знания. Однако при этом Рассел указывает на то, что некоторое различие имеется, так как методы философии опираются на критику, а методы науки в первую очередь, на эмпирические доказательства. В таком случае задачей философии становится критическое рассмотрение тех принципов, которыми мы пользуемся как в науке, так и в повседневной жизни. Уиллард Куайн считает, что философия и наука образуют неделимое целое. Он утверждает, что эпистемология – это раздел психологии, а следовательно, и естествознания, поскольку все они занимаются изучением одного из явлений природы. По его мнению, вся сумма знаний представляет собой «сеть представлений» (
