Он говорил – убит муж – ищи любовника жены. Убита жена – ищи мужа.
Вообще, у него много аксиом было – все из жизни.
Не мое.
– Принято. Тогда не будем перескакивать. Что там после больницы?
– Театр.
– Ах, да. Театр. Записка от примадонны. Кстати, что это за театр? Почему я про него ничего не знаю?
– Закрылся от недостаточного финансирования. Потом в нем казино открыли.
– А сейчас что там?
– Понятия не имею. Я же давно ни с кем из труппы не общался…
– Ну, театр, так театр. Берите кофе и рассказывайте.
Глава 19
Сразу в театр я обращаться не хотел – не было настроения. Кроме того, я думал, что мой позор по переносу тела там известен и меня не возьмут. Но…
Работу я все никак не мог найти. Тогда перспективным считалась должность менеджера по продажам чего-нибудь, но меня упорно не приглашали на собеседования. Биржа труда смогла предложить только работу уборщицей в детском саду. Да, не уборщиком, а именно уборщицей. Но меня этот вариант совсем не впечатлил – предлагаемая зарплата не нуждалась даже в кошельке – ее можно было потратить почти полностью на билеты на метро. Хватило бы дня на три. Разгадка сущности бытия отказывалась мне открываться, а запасы доширака подходили к концу. По стечению обстоятельств у меня еще, правда, была трехлитровая банка красной икры, но я ее не люблю в принципе. Хотел продать кому-нибудь, но желающих не нашел. Я был молод и все-равно верил в удачу. Я прямо кожей чувствовал, что скоро в плане денег жизнь наладится.
И однажды увидел на столбе объявление, что в театр им N требуется подсобный рабочий. Зарплату объявление обещало неплохую. В перечне бонусов шло также – бесплатное посещение спектаклей, ненормированный рабочий день с оплатой переработок и скромное, но также бесплатное питание. Ни один отрывной талон не был оторван – пролетарии не стремились занять это перспективное место. Кроме того, кто-то очень высокий (объявление висело на высоте 2—2,2м) счел своей обязанностью фломастером написать прямо поверх объявления совсем не театральный термин из трех букв. Ирония. Я оторвал талончик и в этот же день позвонил в театр. Отец часто привлекал меня к ремонтам, поэтому сомнений, что я справлюсь, у меня не было. Правда, я никогда не занимался электрикой. Но есть хотелось, в магазине мне приглянулись одни очень симпатичные электронные часы с синей подсветкой, и я был настроен решительно. Меня взяли, почему-то практически не глядя. Может, дело в записке от Фаины… Дали три дня просто походить-поизучать- присмотреться, в которые велели мне со всеми перезнакомиться, но ничего не трогать. И это было правильно – от избытка в организме просроченной красной икры для меня театр начался отнюдь не с вешалки. А с кабинета, где плитка держалась на честном слове, трубы текли и не было перегородок в этой обители Мельпомены. Театр определенно был похож на пятидесятилетнего мужчину, от которого ушла жена. Сказывалось отсутствие должного финансирования и еще какая-то жизненная усталость руководства. Тогда там я не встретил ни одного человека с горящими глазами. Более того, коллектив театра был разделен на два враждующих лагеря, постоянно делающих вылазки на территорию друг друга. Я был не в курсе, поэтому массовые визиты сотрудников ко мне в подсобку расценивал как природную доброжелательность, а не как вербовку в свой лагерь.
По счастью, я настолько не понимал этой мышиной возни, что даже не понял что происходит.
Кроме того, дел я, новичок, сразу нашел себе массу. Даже лампочки в помещениях живы были только через одну. А еще откидывающие кресла в зале были частично сломаны, и поэтому сверху зал напоминал многорядный рот акулы-курильщика не первой молодости – то есть много рядов со щербинами сломанных кресел даже на первых пяти рядах партера. Еще было очень много крыс, которые портили реквизит и снимали аппетит как лишняя цифра на весах. Бытовые проблемы я потихоньку устранял, против крыс притащил с улицы двух самого отъявленного вида котов-убийц. Рядом с ними никто не пожелал находиться – до того смахивали на ублюдков с низкими моральными устоями. Но дело свое они знали крепко – часть своих трофеев складывали сначала мне под дверь. Потом…
Главную заповедь мне все произносили одинаковую – видимо, услышав ее от кого-то очень авторитетного в этих делах – «может быть сломано все, но спектакль должен быть показан до конца».
Так вот. Директором театра был какой-то коммунист 1900 года выпуска. Он руководил театром удаленно, так как находился на постоянном лечении в Ессентуках. Его никто не боялся, так как был слух, что он умер одновременно с Черненко, только его прицепили к аппаратам и держат в нем принудительно жалкие остатки жизни, которых хватает, чтобы давать редкий пульс, но не хватит, чтобы подписать приказ о увольнении или даже встать с кровати, не говоря о том, чтобы приехать. В виду его отсутствия из театра никогда никого не увольняли – это тяжело было сделать юридически. В отсутствие директора все вопросы решались – и вот тут первопричина конфликта – либо через заместителя директора, который не мог доказать легитимность своего назначения, так как подпись в приказе о назначении была уж совсем неразборчивой, либо худруком. Оба ненавидели друг друга неистово и считали дни до официальной кончины директора с мыслью занять его место, не в гробу, конечно, а в его кабинете.
С работой я справлялся. Она дала мне нагрузку, недостаток которой привносил мне ранее печальные мысли, и знакомство с Юлией. Юлия была
