Саламандры: Омнибус

Так много смертей во имя чего-то столь бесплодного и преходящего… Месть — блюдо, которое не насыщает; она оставляет тебя холодным и пустым. Да, жажда мести все еще горела в Тсу'гане всепоглощающим пламенем. В тот момент она пылала в них всех.

Их боль получила имя. Тсу'ган знал это имя, и не было нужды его произносить. Повелители Ночи.

Обжигание

Сначала была жара,

потом ощущение перемещения и необычайной невесомости, когда его тело ускорялось во влажном воздухе. Кожа покрывалась каплями горячего пота, превращавшегося в пар при каждом движении. Затем молниеносно следовала боль, сосредоточенная в иглах агонии, буравивших его лицо, возбуждая каждое нервное окончание. Действительность представлялась серией вспышек: свет, тьма, потом жар и следом краснота.

Потрясённый он опрокинулся на спину. От жёсткого падения в воздух взметнулось густое облако серого пепла. Кашляя, он пытался не задохнуться. Огонь, огонь в глазах. Хлопья золы залепляли их, вызывая зуд и жжение. Он пытался протереть их. Слышались приглушённые голоса, но разобрать что- либо было невозможно. Запах был сильным. Пахло…

Обжиганием.

Одно короткое мгновение ясности, и он понял, что это была его собственная плоть. Его пальцы…

Они не кажутся моими… они меньше и не такие сильные.

…были в каких-то миллиметрах от краёв его обуглившейся кожи, когда сильная рука схватила его.

— Не надо, — предупредил голос. Приглушённость ослабила настойчивость, которую он пытался передать. Голос был низким и глубоким. Он был наделён легко распознаваемыми элегантными интонациями, казавшимися абсолютно неподходящими.

— Что… что случилось?

Мой голос… странно, звучит как будто из глотки кого-то другого. Нет силы, нет резонанса.

— Сумеречные призраки, — ответил тот другой, он всё ещё не мог разглядеть его, глаза различали лишь размазанные пятна света и тепла, и как будто этого было достаточно, — Мы должны идти. Давай, поднимайся.

— Я ничего не вижу.

Такой малодушный, такой слабый и… и… смертный. Это не мой голос.

— Увидишь. Подожди чуть-чуть.

Сильные руки сжали его снова и, подхватив подмышки, рывком поставили его на ноги. Лёгкий ветерок оставлял на языке резкий привкус серы. Зрение постепенно возвращалось.

На горизонте возвышалась гора огня, её вершины, подававшие свой голос прямиком из глубины недр, окутывало пирокластическое облако.

Мне это знакомо. Я родился на…?

Перед ним простиралась бескрайняя пепельная равнина, серая словно могила, с разлетающимися как от кремированной кожи хлопьями пепла. Видневшаяся вдалеке гора, не обращавшая ни малейшего внимания на своих меньших братьев и сестёр, протянула свои кряжистые пальцы, чтобы поколебать алое небо. Облака раскалённого газа растекались по тверди небесной, словно пятна свежепролитой крови. Стекавшая по горному склону магма образовывала так походившие на вены огненные дорожки, скапливаясь в гигантском лавовом озере, отдалённом от горы на многие километры.

Пепел, горы, пламя — это было адское место, такое, куда для вечных мучений после смерти попадают грешники. Это был красный мир, исполненный лавовых рек и бритвенноострых скал, серных морей и ущелий, заполненный бушующим огнём. Мир был просто запредельным.

Одна нога сменяла другую.

Раньше я был сильнее…

Его ноги скорее двигались сами собой, нежели благодаря его усилиям. Они бежали, когда он вновь заговорил.

— Я умер?

Я переродился?

Другой повернулся к нему, черты его проявлялись из молочного тумана медленно восстанавливавшегося зрения. У него было иссеченное племенными шрамами лицо. Он был смуглым, в руке держал длинное копьё. Даже, несмотря на чешуйчатую шкуру, обмотанную вокруг его тела, и грубые сандалии на ногах, он выглядел диким, но в то же время благородным.

— Нет, Дак’ир, — произнёс он удивлённо, — Это Ноктюрн.

Дом…