— Я никогда не узнаю, что мог бы сделать, — говорил Йама. — Чем мог бы стать, чем мог бы стать мир. У меня не хватило мужества и стойкости, и я свернул в сторону. Я потерпел поражение. Не важно, не важно. Я знаю, что должен делать. Единственное, что осталось. Если я не могу спасти мир, я должен спасти тех, кого люблю.
— Когда ты отдохнешь, господин, может быть, ты позволишь отвезти тебя к ним?
— Нет, ты должен доставить меня вперед во время. В будущее. Я спасу что смогу. Мне все равно, если еретики захватят весь мир, лишь бы спасти тех, кого я люблю. Эдил не должен из-за меня умирать, и мне не придется жертвовать своей жизнью с Дирив. Она не имеет к этому никакого отношения. Доставь меня в будущее, я решился.
Пока корабль делал новую петлю на скорости, близкой к световой, на его борту прошло пятнадцать дней. Когда корабль прибыл в Эолис на семнадцать лет позже, Йама сразу ушел, опасаясь потерять свою решимость.
Была весна, теплая весенняя ночь. Лягушки прыгали друг на друга с лягушачьим задором. Трехпалое колесо галактики наполовину погрузилось за горизонт дальнего берега, осыпая лоскутные одеяла залитых полей сине-белой солью своего света.
Йама шагал по заросшим развалинам древних гробниц за стенами маленького города Эолиса, опираясь на посох при каждом шаге. Весна. Но та ли это весна? Та ли это история, или она свернула в сторону на какой-нибудь развилке? Кто живет в замке, чьи башни и стены вырисовываются на фоне света галактики?
Каждое путешествие сквозь пространственные щели заставляет ветвиться временную линию Вселенной. Это не тот мир, из которого он ушел, а эхо от эха. Может быть, даже почти точное эхо, но это не имеет значения. Не имеет значения, потому что оригинал все-таки существует. Он может сделать здесь что угодно, и это не будет иметь значения: ведь то, что случилось, уже случилось в той временной линии, откуда он происходит. Проиграв, он освободил себя из замкнутого круга. Теперь он может переписать историю заново.
Он пришел сюда, потому что шел домой.
Мысли роились в его голове, как светлячки. Ничто больше не остается неизменным. Может произойти все что угодно. Действительно все. Эта идея наполнила его внезапным спокойствием. Ему больше не нужно крутиться в замкнутом колесе истории, которое ходит и ходит по кругу, поднимая воду из Бриса для орошения полей пеонина. Он вспомнил единственное верное высказывание доктора Дисмаса. Люди так сильно привязаны к своей судьбе, что не видят окружающего их мира. Как и сам Йама. До сего момента.
Он не сумел привести в движение гигантские машины в киле мира. Он даже не пытался, но свернул в сторону, увидев башню кураторов. Своим поражением он спас мир, спас от себя самого. Он может передать эту ношу мальчику, рассказать ему все. Пусть он отправится в этот мир, в будущее, полностью вооруженным. Пусть восстановит реку. Пусть заключит Анжелу в пространство оракулов раньше, чем она успеет вмешаться. Пусть вызовет и покорит мятежные машины и уничтожит еретиков.
Он может справиться с громадной инерцией истории. Он может рассказать мальчику, откуда он взялся, и положить конец дурацким поискам родителей. Ибо у него не было родителей, только он сам. Он был короткой петлей во времени, без начала и без конца. Как татуировка змеи на плече Кафиса, змеи, которая глотает собственный хвост. Как Великая Река, которая падает через край мира и проходит через пространственную щель к своему началу. Дитя Реки насколько правильно нарекли его жены старого констебля Тау! Они сразу поняли правду. Ему понадобилось значительно больше времени. Понадобилась вся жизнь!
Он поспешил дальше. Прошел мимо башни доктора Дисмаса, которая стояла сразу за городской стеной. Окна ее были темны, но это ничего не значило.
— Будет то, чему суждено быть, — пробормотал он.
Он прошел по дамбе между залитыми водой полями пеонина, пересек Брис, взобрался на длинный пыльный склон по тропе, вьющейся среди разбросанных повсюду надгробий.
Раскопки находились там, где он помнил: на вершине холма из мертвого сухопутного коралла у самого края Города Мертвых. Охранники и рабочие спали. Единственного сторожевого пса он легко уговорил. Йама плакал, обнимая его хромированные плечи, вдыхал знакомый собачий дух, смешанный с запахом нагретого пластика, вспоминал, как часто он обманом проходил мимо братьев и сестер этого пса, вспоминал свое потерянное детство.
Он велел псу возвращаться к дозорным обязанностям, а сам спустился в раскоп по легкой бамбуковой лесенке. Он шарил руками в обнаженных слоях коралла, пока под его пальцами не ожило то, что он искал: керамический диск, в котором вдруг заиграли световые точки и черточки. За несколько минут он высвободил диск из почвы, потом отмотал кусок веревки от бамбуковой лестницы — она там скрепляла ступени, — надел монетку на петлю и повесил себе на шею.
Мальчишке она понадобится. Йама покажет ему, как ею пользоваться.
— Если я не могу спасти мир, — снова пробормотал он, — я могу по крайней мере спасти себя.
Пойти прямо в замок эдила? Охранники прогонят его или убьют. Он украл кусок прессованных фиников, бутыль сладкого желтого вина и вернулся в одно из пустых надгробий. Спал он плохо, а среди ночи проснулся от звука голосов. Он прокрался к выходу и, раздвинув побеги роз, выглянул наружу.
У берега, чуть выше Эолиса, мелькало огненное пятно.
Двое мужчин разговаривали о саботаже и еретиках.
— Я бы их всех перебил, — говорил один. — Перебить, а потом пусть Хранители с ними разбираются.
— Лучше уж остаться здесь, чем гоняться за ними среди гробниц.
— От мертвых никакого вреда. Неужели ты еще не понял?
Бояться надо живых. Еретики могут надумать проскользнуть здесь в замок, а вся охрана рыщет среди гробниц. Это пострашнее любого фантома.
Йама узнал их по голосам. Мальчишки, не намного старше его самого. В замок эдила они попали совсем недавно. Он мог бы сообщить им, что горящий корабль — это первая, неудавшаяся попытка доктора Дисмаса провести отвлекающий маневр… но нет, они не поверят. Прогонят его, а то и что похуже. Он прижал руку ко рту, сотрясаясь от сдерживаемого смеха. Самый могущественный человек в мире боялся двух необученных новобранцев.
Стражники прошли, их сапоги скрипели по гравию. Далекий пожар утих. Йама снова заснул, а когда проснулся, солнечный свет уже пробирался сквозь зеленую завесу розовых кустов, затянувших вход. Паровая машина, от которой работал бур, шумела вовсю. Йама услышал жалобную песнь заключенных, расширявших траншеи раскопа:
Надо же, подумал Йама, они все понимают! Правду говорят, что темные с виду люди знают о мире такое, чему нельзя научить в семинариях и академиях, но ведь эта наивная мудрость доступна каждому, чьи глаза открыты. Ученые в своем высокомерии давно перестали видеть мир таким, как он есть, и видят его лишь сквозь призму собственных заскорузлых понятий.
Первую часть дня Йама прятался в гробнице, с ужасом осознавая, что эдил, его отец, должен быть
