— Нет. Да это и невозможно. Мне было позволено совершить чудо, Дирив. Расы аборигенов станут такими же, как мы. У них появится самосознание, и в конце концов они достигнут просвещения. Это уже немало. Если бы я смог сделать только это, я был бы доволен.
— Но ведь это не все.
— Нет, не все. Я собирался поговорить с мальчиком, своим более молодым «я». Рассказать ему все, и пусть он сам решает, что делать. Но потом я понял, что это означает просто переложить ношу на чужие плечи. А потому я свернул в сторону и пришел сюда.
— Я не могу решать за тебя, — сказала Дирив.
— Я и не прошу. Кроме того, я уже решил.
Каренон задумчиво произнес:
— Насколько я понимаю, если бы я все же надумал остановить тебя или попытался сообщить обо всем моим несчастным рабочим, у тебя нашлись бы возможности это предотвратить, У него за спиной, за темными холмами огромного некрополя, первые лучи солнца коснулись пиков Краевых Гор.
Йама ответил:
— Я не стану вас принуждать, но надеюсь, вы поможете мне по доброй воле.
26. И ДО КОНЦА СВЕТА
Как-то в начале зимы леопард унес козу. Это была пегая козочка, которая за свою недолгую жизнь принесла шестерых прекрасных здоровых козлят, и только один из них оказался самцом. Зима обещала быть трудной. Дожди шли больше декады, потому-то Беатрис так долго не переводила коз с поросшего колючими кустами летнего пастбища на зимние делянки. И скорее всего эти же дожди выгнали леопарда с его обычных охотничьих угодий в хвойных лесах среди гор. У ручья на краю пастбища Беатрис обнаружила отпечатки его лап, но никаких следов козы, ни одной капельки крови. Она сообщила новость Озрику и добавила, что тут уж ничего не поделаешь, потом спросила:
— Почему ты плачешь, друг мой? Ведь это всего-навсего коза.
— Это знак.
Беатрис сняла мокрый плащ и повесила его на крючок у кухонной двери. Кончики ее белых пушистых волос промокли. Она намотала их на свои сильные, умелые руки и выжала воду прямо на каменный пол.
— Это знак, который показывает, что другим козам этой зимой достанется больше корма, а у нас весной будет меньше молока.
— Скоро это начнется. Он придет к нам…
Беатрис бросила на него острый взгляд.
— Мальчик.
— Да. Будущей весной.
— Значит, мы точно не увидим Дирив до тех пор. Она не захочет ехать из Эолиса к самому началу подземной дороги в такую погоду. А я тоже не рискну посылать голубей в ненастье. Но не беспокойся, у нас достаточно времени, чтобы объяснить ей, как надо действовать. Друг мой, что еще?
Озрик выглядел огорченным, взволнованным и ослабевшим. Казалось, в последние дни его разум постоянно цепляется за какую-нибудь незначительную мысль. Он вдруг замечал, что находится на вершине башни, в одном из маленьких садиков с каменными стенами, и не помнил, пришел ли он собрать овощи или полить грядки.
— Что я скажу ему, жена?
— Когда настанет время, ты вспомнишь. Иначе не может случиться. Будет то, чему суждено быть.
Озрик следил, как жена возится на кухне. Она развела огонь, за которым он забыл проследить, пока она под холодным дождем ходила навещать оставшихся коз. Ветер задувал в узкие окна. Хлопнула отошедшая ставня. Левая сторона лица заныла, как всегда бывало в холодную, сырую погоду. Но им здесь хорошо, на зиму приготовлено множество консервированных овощей, мешки сухих бобов, дикого риса, выменянного у местных горцев на сыр из козьего молока. Они будут спать в нишах по обе стороны очага. А весной…
Озрик снова начал плакать, всхлипывая от горя. Он слишком слаб, слишком стар и растерян. Он уже старше, чем Брин, а Брин считал себя очень старым. Он спит теперь больше половины суток и не может работать дольше часа, а потом ему приходится отдыхать не менее двух часов. Он не может в точности припомнить, что должно случиться, но знает, что это очень важно, и он обязан вспомнить каждую мелочь. Он должен сказать мальчику достаточно, но все же не слишком много.
Беатрис заметила, что муж расстроился, и приготовила ему чай из ромашки. Она улыбнулась:
— Ну, сказал лис, в первый раз увидев виноград, что будем с ним делать?
— Я думаю, мне надо попытаться все вспомнить. Я перескажу еще раз эту историю. Я буду говорить, а ты, жена, записывай.
— Как я понимаю, ЭТО более важно, чем полсотни дел, которые мне надо переделать до того, как зима начнется по-настоящему.
— Это важнее всего на свете.
Размышляя об этом, Беатрис грела у огня руки. Наконец она сказала:
— Мы будем заниматься этим понемногу. Час или два в день. Мы уже старые, муж мой. Нам не следует переутомляться.
Озрик погладил ее длинные белые волосы. Она потянулась к его руке, как кошка. Он сказал:
— Мне надо обязательно дожить до весны, — Надеюсь, что дольше. Ну, с чего мы начнем?
Озрик глубоко задумался, потом сказал:
— Я думаю, лучше всего начать с момента, когда доктор Дисмас вернулся в Эолис из Иза. Тогда все началось по-настоящему. Но вообще-то можно выбрать любое место. Это же замкнутый круг, как река.
— Как река раньше, теперь не так. В последние… ах, я все время путаюсь с концами и началами этой истории.
— В том-то и дело, не имеет значения, где она начинается и где кончается.
— Разумеется, имеет. Начала так же важны, как и концы.
И наоборот. Нам действительно нужно все это записать, а то мы начнем в конце или где-нибудь в середине и никогда не разберемся что к чему.
— А может, начать надо как раз в середине. Большинство людей начали бы с младенца и мертвой женщины в белой лодке на Великой Реке. Но я считаю, начинать надо с козы и с того, как мальчик сюда попал.
— Вижу, мне прямо сейчас надо браться за перо и бумагу, — заметила Беатрис. — Пока я ищу их, подумай, что ты хочешь написать.
Почти вся зима ушла на то, чтобы записать эту историю.
Наконец они добрались до места, когда Йама вернулся домой в последний раз. И когда началась их собственная история, общая история мужа и жены.
— Ты помнишь, — ласково спросила Беатрис, — помнишь, как был возмущен отец Квин, когда мы ворвались к нему на рассвете, разбудили его и Ананду и потребовали, чтобы нас тут же обвенчали.
Озрик улыбнулся, — Ананда знал. Он сразу догадался, кто я такой.
Каренон заявил отцу Квину, что, если потребуется, он готов применить оружие, но свадьба должна состояться. Однако отец Квин заверил его, что в таких крайностях нет нужды. И все это время молодой служка, Ананда, не сводил с Йамы глаз, а потом больше не смог сдерживать свое любопытство и, не переводя дыхания, разразился целым потоком вопросов.
— Почему ты вернулся? Ты был в Изе? Что там случилось? Ты что, убежал от префекта Корина? Это он искалечил тебе лицо?
И так далее, и так далее, пока Йама не расхохотался.
— Я вернулся, потому что случилось нечто чудесное и ужасное одновременно, — объяснил он. —
