Дозор навсегда. Лучшая фантастика 2018 (сборник)

– Сгинуть-то я, конечно, могу, – ехидно ухмыляясь, сообщил он, – только мой «Шерман» без меня не то что затвором не шевельнет, а и вовсе не заведется. Потому что в документах ясно написано: «Танк «Шерман» М-4 с сопровождающим гремлином-механиком Кукарачей», во! А ежели кто из вас, парни, тому документу не верит, то хоть я гремлин и не обидчивый, только ведь по случаю знакомства и задницу надрать могу, не посмотрю, что союзники! Как нечего делать!

Кукарача и впрямь обиделся, даже разозлился, аж подпрыгнул. Меж вставшими торчком ушами зазмеились электрические разряды. Кривые ноги сами по себе принялись вытанцовывать коленца боевого буги, глаза вспыхнули багровым, словно стоп-сигналы гангстерского «Бьюика».

– Документ, говоришь, имеется? – выступил вперед русский с печальным висячим носом и крупной грушеобразной головой, на которой танковый шлем смотрелся какой-то камилавкой. Ну, прямо один в один биржевой гремлин с Уолл-стрит, только что не в деловой паре и лаковых туфлях, как положено брокеру, а в черном комбинезоне, стоптанных сапогах и с пистолетом в потертой кобуре на правом боку. – А ну, покажи!

– Да кто ты такой, чтобы мои документы проверять? – вскинулся было Кукарача, но техпаспорт и командировочное удостоверение все-таки предъявил.

Грушеголовый внимательно изучил замасленные бумажки, потом махнул оливковой лапой, поросшей редкими черными волосьями:

– Свой это, товарищи, прикомандирован к танку, все путем, так что мордобой отменяется, да здравствуют лендлиз и дружба народов больших и малых.

Русские что-то проворчали, но расслабились, хотя особого дружелюбия по-прежнему не проявляли. Да и с чего бы?

– Я тут навроде комиссара или политрука, если по-новому, – сообщил грушеголовый, – потому что я самый образованный. До войны по финансам специализировался, работал сейфовым в наркомате. Советская власть – она тоже умеет считать деньги, ты, американец, не думай, что мы в бизнесе не смыслим, научились-таки, – тут он подмигнул, – хотя отдельные недоработки покамест имеются. А звать меня, – тут он замялся, – в общем, Злыднем меня кличут! Это потому, что до революции я бордельным работал, можно сказать, пролетарий бордельного труда! Пугал всяких мазуриков в самом что ни на есть процессе…

Злыдень зажмурился, видно, вспомнил что-то, и довольно ухмыльнулся:

– Вот помню… эх, ладно, было, да прошло! Потом пришли большевики, освободили падших женщин, ну и нас заодно, бордельных, ломбардных и прочих малых городских. Ну, я помыкался малость по столичным закоулкам, да и устроился работать в сейф. В наркомате у нас тоже бывало весело. У меня-то в сейфе помимо секретных протоколов завсегда бутылка-другая спиртного напитка имелась. Полезет в сейф какое-нибудь канцелярское мурло за пузырем, а я ему: «Бу-у!»

– Уймись, Злыдень, – беззлобно прервал его пожилой, тот самый, с обгорелыми ушами. – Ну право слово, какой из тебя политрук? У тебя только твое «Бу-у!» на уме, хотя, надо сказать, несмотря на свои мелкобуржуазные замашки, броневой ты хороший. Если бы не ты, сгинула бы наша бэтэшка, а заодно и мы вместе с ней. Панцерцверги болванку прямо в лоб влепили, – пояснил он Кукараче, – и если бы не наш броневой – хана бы нам всем. Хотя танк все равно списали, а нас вот сюда…

– Уж да! – приосанился Злыдень-броневой. – А все потому что опыт! Сейф – это ведь тоже броня. Меня так просто не вскроешь. Во, глянь!

Он стащил с головы шлем-камилавку, и Кукарача увидел жуткий багровый рубец, пересекающий лысую голову от бровей до затылка.

– Шатун, – коротко отрекомендовался пожилой. – Сам из паровозных, котловым служил, в Гражданскую состоял при бронепоезде «Федор Раскольников», а до этого с цыганами кочевал, из таборных я, стало быть, при кузне обретался. Так что с железом с младых когтей накоротке. На войне с первого дня, начинал на Т-26 поршневым, потом на БТ-7, уже моторным, горел три раза, теперь вот здесь.

Шатун посмотрел на танк, покачал кудлатой башкой:

– Двигун-то бензиновый, лучше бы, конечно, дизелек, а так с виду ничего себе машина, только пухлявая какая-то, словно попадья на сносях. Да и высоковата. А танк должен по земле стелиться, ровно ящерка. Ну ладно, повоюем – поглядим.

И добавил негромко:

– Бензин… Уж очень гореть больно, с бензином-то…

Третий, весь какой-то птичий, подвижный, с желтыми глазами, клекотнул:

– Жулан. Орудийный, башнер, короче. Пушка, пулеметы, прицел… Все, что целится и стреляет.

И замолчал, полагая, наверное, что сказанного достаточно. Только глаза смотрели словно насквозь, жутко, безжалостно и зорко.

– Начинал затворным еще на «поповках», служил прицельным на «Новике», в Гражданскую – тачаночный в Первой конной, потом с нами на бэтэшке, боевой парень, только говорить не горазд. А сам он по происхождению из вольерных будет. При ловчих соколах кровопийцы-императора состоял, пока служить не пошел, – пояснил Злыдень, – происхождение, конечно, сугубо не пролетарское, да и к трудовому крестьянству никаким боком, но спец классный, тут ничего не скажешь!

Ну и последний, Дубок. Ну-ка выдь! Чего ты за спину Шатуна прячешься? Покажись, поросль младая, неотесанная!

Дубок у нас совсем зеленый, из лешачков он, лес его вырубили, чтобы, значит, враги к дороге незаметно не вышли, ну он в