Умница.
– Пфе! По-моему, она и так меня ненавидит.
– Таня, она всех ненавидит. Это форма отношения к миру.
– Мы трахаться будем или философствовать?
– ТАК, – с металлом в голове говорит двуногий и изображает, что встает. Я вылизываю правую лапку. Лишь дождавшись, пока он действительно встанет, лениво спрыгиваю на пол и ухожу, презрительно подергивая хвостом.
Единственный козырь двуногих – это размеры. Если бы они не были такими огромными, миром давно правил бы мой Народ. Эти здоровенные создания ужасно самонадеянны, практически беспомощны в темноте и не читают запахи. А главное, они абсолютно не видят тонкий мир и его обитателей. Удивительно, как при таких убогих органах чувств им удалось столь массово расплодиться.
– А-а, да-а, милый! Ах! – доносится из спальни.
Еще и возмутительно шумные вдобавок.
Царственно иду по коридору, распугивая призрачных слизней. Зеленая, синяя, серая мелочь спешит убраться с моей дороги, утекая сквозь двери и стены, – ощущают, что я не в духе. Они не опасны, если маленькие и неяркие, а мои когти разят и в тонком мире. Вот фиолетовый слизень размером с мою голову наполз на случайно залетевшего в квартиру жука и запульсировал. Жук дернулся, засучил лапками и затих, а слизень стал чуть больше и ярче. Он по-прежнему слишком мал, чтобы угрожать даже мне, но рефлекторно бью его лапой, и когти рассекают его на части, которые бледнеют и тают в воздухе на глазах.
Двуногие поддерживают наше логово в относительной чистоте с помощью мокрой тряпки и шумного ящика, втягивающего в себя пыль. Надо же вносить свою лепту.
Задираю хвост и обильно помечаю выходные туфли самки. А незачем бросать их в коридоре где попало. Кинуть подушкой, значит, я тебе это припомню, глупая швабра. Главная самка здесь – я! И если уж на то пошло, появилась тут гораздо раньше…
Тогда, еще совсем маленьким котенком, я лежала на лестничной площадке и умирала. Ужасно хотелось есть и пить, глаза гноились. Иногда мимо проходили двуногие, и тогда я подавала голос. Тихо, безнадежно. Сил не было. Один раз остановился двуногий, и я, пища, побежала к нему, но он пнул меня задней лапой, дохнул спиртовыми парами и пошел дальше.
Когда я очнулась, в ушах стоял негромкий нарастающий звон. Я подняла мордочку и увидела под потолком медленно сгущающуюся радугу.
– Нет! – крикнула я. – Слишком рано!
Радуга не слушала, ей было все равно. Я попробовала встать и упала. Цвета под потолком стали ярче. Призрачные слизни, тогда они казались мне огромными, стали стягиваться вокруг меня в ожидании поживы.
И тут на площадке остановился очередной двуногий. Я плохо различала его силуэт, и скорее всего меня ничего хорошего не ждало, но это был последний шанс. С трудом встав на подгибающиеся лапы, я подбежала к нему и забралась по штанине. Двуногий взял меня в руки и поднес к лицу. В его глазах я прочитала жалость, боль и грусть от того, что придется оставить меня здесь.
Он уже начал наклоняться, чтобы поставить меня обратно на пол, и я воззвала к Бастет в первый раз за свою короткую жизнь. Богиня отвечает не всегда и не всем, но мне повезло.
Грязный подъезд залило сиянием, которое видела только я, и невыразимо прекрасная фигура с телом, как у двуногих, и головой кошки, ростом куда выше него, встала рядом и коснулась лба двуногого странного вида музыкальным инструментом. До сих пор не знаю, сама богиня это была или одна из ее асур, но в тот момент мне было не до того.
В воздухе поплыл тонкий, печальный, чарующий звук. Двуногий постоял немного, потом решительно посадил меня на плечо и пошел по ступенькам вверх. Уверена, он до сих пор думает, что это было целиком его решение.
Самка ходит с большим животом. Я сижу у входной двери и перемурлыкиваюсь с Тимофеем, который томится с той стороны. Никогда не видела его глазами, только через запах. Он большой и пушистый. От его спокойного, мужественного голоса у меня по телу бегут мурашки и хочется прижаться к полу.
– Сбеги, – говорит он, – просто кинься в дверь, когда она откроется. По лестнице десять этажей вниз, а там во двор. Мы сможем быть вместе. Я все здесь тебе покажу. А если захочешь – просто вернешься.
Объясняю ему, что еще не готова так резко поменять свою жизнь. Тимофей фыркает, встает на задние лапы и точит когти о дверь. Его запах сводит меня с ума. Предложение сбежать и пожить вольной жизнью, конечно же, на время, перестает казаться мне таким уж безрассудным. Возможно, что я…
Тимофей внезапно шипит, и я слышу, как он яростно бьет лапами. При этом нет никаких посторонних звуков и запахов. Такое впечатление, что он сражается с пустотой.
