— Где это было?
— В Кассано.
— Мы стоим в Манго, но думаю, мы поступили бы так же. Вы были не правы: зачем возвращать человека, который больше не хочет иметь с вами дела?
— Не о том речь, — сказал Немега, прищелкнув пальцами. — Он дезертировал с винтовкой, винтовка принадлежит отряду, а не ему. Вы нам даже винтовку не захотели отдать, а ведь вас снабжают с воздуха, вы получаете столько оружия и боеприпасов, что вам их девать некуда, и вы должны зарывать их в землю. Вальтер наврал, будто это его винтовка и он принес ее в отряд. Винтовка принадлежит отряду. Таких, как Вальтер, пусть убегает хоть десять человек, но мы не можем терять ни одной единицы оружия. Скажи Вальтеру, когда увидишь его, чтобы, не ровен час, не заблудился: пусть обходит стороной наши края.
— Обязательно скажу. Попрошу показать мне его и скажу. А теперь я могу видеть Омбре?
— Ты знаешь Омбре? Я хочу сказать — лично, не только понаслышке.
— Мы были вместе в бою под Вердуно. Казалось, это произвело на него впечатление, как бы застало врасплох, и Мильтон решил, что во времена Вердуно Немега еще не был на холмах.
— Вот оно что, — сказал он. — А Омбре нет.
— Нет?! Ты морочил мне голову каким-то Вальтером и его несчастной винтовкой, чтобы теперь объявить, что Омбре нет? А где он?
— В отлучке.
— Где именно? Как далеко?
— За рекой.
— Я сойду с ума. А что ему понадобилось за рекой?
— Я как раз хотел тебе сказать. Он добывает бензин. Что-нибудь, заменяющее бензин.
— Сегодня вечером он не вернется?
— Скажи спасибо, если он появится здесь сегодня ночью.
— Я пришел по важному и очень срочному делу. У вас есть пленный фашист?
— У нас? У нас их не бывает. Мы теряем их в ту же минуту, как берем в плен.
— Мы не мягче вашего. Это видно из того, что у нас тоже их нет и что мы просим у вас.
— Это что-то новое, — сказал Немега. — И мы, стало быть, должны дарить вам пленных?
— Дать в долг. Только и всего. А комиссар, по крайней мере, на месте?
— У нас еще нет комиссара. Пока что к нам иногда заглядывает комиссар из Монфорте — там штаб нашей дивизии.
Немега отошел, чтобы прибавить света в керосиновой лампе, и, возвращаясь, спросил:
— Что вы собираетесь делать с пленным? Обменять на одного из ваших? Когда его сцапали?
— Сегодня утром.
— Где?
— На противоположном склоне, со стороны Альбы.
— Как?
— Туман. У нас было сплошное молоко.
— Это твой брат?
— Нет.
— Значит, друг? Ясно, раз ты шлепал по грязи в такую даль. Но неужели вам не под силу там у себя поднять всех на ноги и взять одного пленного?
— Под силу, конечно. Наши уже действуют. Вот почему мы уверены, что сумеем вернуть вам долг. Но это тебе не виноград, с которым все ясно: пришел сентябрь — снимай урожай. Тут, глядишь, не один день уйдет, и, может, пока мы с тобой пререкаемся, моего товарища уже поставили к стенке.
Немега выругался — негромко, но с чувством.
— Значит, нет у вас пленного?
— Нет.
— Рано или поздно я увижу Омбре и расскажу ему о своем сегодняшнем приходе.
— Можешь рассказывать ему все, что угодно, — сухо ответил Немега. — У меня совесть чиста. Повторяю тебе, нет у нас пленных, это правда. Впрочем, подожди, я сведу тебя с одним человеком, он объяснит, почему у нас их нет.
— Не вижу смысла… — начал Мильтон, однако Немега уже скрылся в глубине дома, зовя:
— Пако, Пако!
При звуке этого имени Мильтон содрогнулся. Неужели тот Пако, которого он знает? Нет, не может быть, наверняка это другой Пако. И все же партизан по кличке Пако не должно быть так уж много.
Он снова услышал голос Немеги, зовущего Пако: теперь он звучал с раздражением, уже не так громко.
Мильтон думал о Пако, который раньше, в начале лета, был бадольянцем. Потом он поцапался с Пьером, своим командиром, не согласившись с каким-то его требованием, и исчез из Неиве, где стоял его отряд; кто-то высказал предположение, что он подался к красным, «И все равно не может быть, что это тот самый Пако», — решил в конце концов Мильтон.
Но это был он, тот же, что прежде, — огромный, неповоротливый, с руками, похожими на лопаты пекаря, с рыжеватым чубом на желтом лбу. Войдя, он сразу узнал Мильтона. Он всегда отличался общительностью, а на этот раз, в кои веки, Мильтон тоже держался рубахой-парнем.
— Мильтон, старый проныра, ты помнишь Неиве?
— Еще бы. Но потом ты ушел. Из-за Пьера, что ли?
— Ошибаешься, — ответил Пако. — Все считают, будто я смотался из-за Пьера, только это не так. Мне не нравился Неиве.
— А мне ничего.
— Не дай бог. Под конец я уже готов был на стену лезть, сон потерял. Пускай я это внушил себе, но мне не нравились окрестности, раздражало, что Неиве состоит из двух поселков, что посредине проходит железная дорога! Под конец даже звон тамошних колоколов, отбивающих время, и тот стал для меня невыносимым.
— А как ты теперь, у красных?
— Вроде неплохо. Но красный ты или голубой, не в этом главное, главное — отправить на тот свет всех чернорубашечников, всех до последнего.
— Правильно, — согласился Мильтон. — Ты не скажешь, у Омбре есть пленный фашист?
Пако покачал головой.
— Закури английскую, — предложил Мильтон, протягивая ему пачку.
— С удовольствием. Почему бы не выкурить одну для пробы? Когда я был у голубых, англичане еще не сбрасывали посылок.
— Это правда, что Омбре нет?
— Он за рекой. Легкие сигаретки, бабские.
— Да. Значит, у вас нет пленного?
— Ты опоздал на один день, — шепотом ответил Пако.
Мильтон беспомощно улыбнулся.
— Лучше бы ты мне этого не говорил, Пако. А кто он был?
— Капрал из дивизии «Литторио»{[15]}.
— То, что нужно.
— Дылда. Ломбардец. Ты ищешь пленного на обмен? Кого из ваших взяли?
— Джордже, — сказал Мильтон. — Нашего товарища из Манго. Может, ты его помнишь. Красивый парень, блондин, аккуратный…
— Кажется, был такой.
Мильтон опустил голову и поправил карабин на плече.
— Только вчера, — шепнул Пако, — только вчера мы его отправили.
Они вышли на гумно. Те четверо или пятеро, что недавно были там, исчезли неизвестно куда; собака рванулась на цепи с хрипом удавленника. Было невероятно темно, и дул бешеный ветер, завиваясь вихрем, как будто вертелся, ловя себя за хвост.
