Граф Сардинский: Дмитрий Хвостов и русская культура

9].

Надо полагать, что последние строфы «бородинской» оды (о бегстве Злодея, пепле на главе Москвы, миге казни, мести, возвращении похищенных престолов, гибели злодея в лесах, восстановлении прав союзов и новых лаврах Кутузова) Хвостов оперативно присочинил (или переработал) накануне публикации стихотворения, уже после отступления изверга из Москвы, начавшегося 7 октября 1812 года (в примечании к стихотворению в издании 1817 года граф указывает, что после потери столицы перо надолго выпало из его рук; это хвостовское «долго» продолжалось в таком случае чуть больше месяца[241]).

Как русский поэт, Дмитрий Иванович Хвостов задним умом был крепок.

P.S. Вдогонку к сказанному еще несколько слов о московской теме в творчестве Хвостова и культурном сознании той эпохи. В сатирическом послании 1812–1813 годов «К Расилову» (в первом варианте «К Стамбулову») граф описывает патриотический энтузиазм и народный гнев, вызванные нашествием галлов и оккупацией Москвы:

Что Лены с берегов, с подошвы Чатыр-даха,
Текут отмстители, не ощущая страха.
Что Россы-воины, олтарь, соха, весы,
Бедами возмужав в ужасные часы,
Воспомня древний град, отмщением пылают;
Любимому Царю усердствуя вещают:
«Знай, – не в Москве Москва, – она вся там, где ты.
«Ея холмистыя оплакав высоты,
«Отмстить торжественно лютейшему тирану,
«За принесенную столице древней рану;
«Закроем льва сего ненасытимый зев,
«Ударим, поразим; пусть наша месть и гнев
«Россию не одну спасет и воспрославит,
«Европу целую поносных уз избавит;
Злодея окропим мы камнями свинцом;
Пусть лижет перст, пусть он, услыша Россов гром,
Едва дыша, бежит сквозь лес и бурны воды [III, 53– 54].

В примечании к стиху о Москве, которая «там, где ты», граф указал, что он восходит к трагедии М.В. Крюковского «Пожарский», имевшей шумный успех в 1807 году [III, 161]. В этой трагедии на коварные слова предателя Заруцкого «Россия вся в Москве, другой России нет!» благородный князь (его играл знаменитый актер Яковлев) отвечает:

Россия не в Москве, среди сынов она,
Которых верна грудь любовью к ней полна!
Не тот Россиянин, кто славу забывает
И гордое чело под иго преклоняет;
Но прямо русский тот, кто из дальнейших стран
Спешит под царский стяг, в наш ратоборный стан

[Галахов: 213].

Афористический стих о «внутренней» Москве обрел вторую жизнь осенью 1812 года. Его, по версии историка Михайловского-Данилевского, произнес генерал Н.Н. Раевский на совете в Филях, решавшем судьбу столицы после Бородинского сражения. Эти «пророческие» слова постоянно вспоминают современники «в подтверждение, что с уступлением Москвы не была сопряжена гибель России»[242]. В толстовской эпопее о 1812 годе их произносит, чтобы задобрить Наташу, расчетливый карьерист Берг (тот самый, что жену свою умел метко целовать «в самую середину губ»)[243]. Слова Пожарского стали, как мы бы сказали сейчас, патриотическим мемом. Это был краткий манифест русскости, которую каждый соотечественник носит в себе, где бы он (или она) ни был. Но вот что интересно. В упомянутом выше примечании Хвостов – отличавшийся феноменальной литературной памятью и доскональным знанием неоклассической традиции – прямо указывает, что этот вошедший в пословицу национальный девиз был почерпнут Крюковским из «великого Корнелия»: «Rome n’est plus dans Rome, elle est toute ou je suis» [III, 161]. Действительно, это слова полководца Сертория из третьего акта одноименной трагедии Пьера Корнеля [Корнель: 252] – любимого автора Наполеона.

Ох, галльский слог – дави его ногою, он в душу проползет коварною змеею.

4. Историограф и рудослов

Я с Ломоносовым в подземную спускался,
В жилище ужасов с цевницею являлся…

Граф Д.И. Хвостов

Хвала тебе, Великий Государь! пред лицем коего совершаются такия чтения, которого одобрение толико согласно с одобрением общественным!

В.Н. Каразин

Ученая кислота

Никто так пристально не следил за литературной карьерой графа Дмитрия Ивановича, как его сверстник, старинный знакомец и пересмешник Иван Иванович Дмитриев. Не прозевал он и новый всплеск творческой активности Хвостова. В письме от 12 января 1820 года Дмитриев спрашивал у своего петербургского корреспондента А.И. Тургенева, известны ли тому следующие экзотические стихи:

Кремнистый, глинистый, цикорный и глицинный…
Итриский, тальковый, ториновый, стронцинный…
Одна лишь кислота род оный растворяет…
Другой сморкаяся текучей мокротою
При окислениях являет запах, пламень… [II, 71]

«Всю эту ученую кислоту, – поясняет Дмитриев, – вы можете найдти, как в губке, в послании к Ломоносову графа Хвостова. Мне сдается, что он представит его в Академию для прочтения в торжественном собрании» [Дмитриев 1895: II, 256].

Дмитриев отсылает Тургенева к хвостовскому «Посланию к Ломоносову о рудословии» («Народа славного певец рожденный к чести!»), в котором граф вслед за своим великим адресатом предпринял воображаемое путешествие во глубины земли, к драгоценным каменьям и полезным ископаемым:

С тобою ль потеку в подземную глубоко,
Природы мудрыя в святилище высоко?
Среди сословия ревнительных мужей
Пущуся с музою один при тьме ночей
Я ископаемых в обители широки,
Чтобы учителям дать о рудах уроки?
Достигну ль скоро мест, далеко воспаря,
Где занимается изящного заря? [II, 64]

Под «сословием ревнительных мужей» подразумевалась Хвостовым ученая аудитория, которой и было адресовано это длинное и местами довольно удачное (по крайней мере, смелое с