пребывает в таком, мягко говоря, не радужном расположении духа, я дунул на юго-юго-запад и скоро обнаружил, что поступил весьма проницательно, проложив свой курс именно в этом направлении. Передо мной тянулась тисовая, а может, рододендроновая или какая-то еще аллея, и, влетев в нее, я увидел Гасси. Он стоял вроде как в трансе, вместо того чтобы удирать со всех ног, подобно кролику, и эта его непроходимая тупость так меня разозлила, что я заорал «Эй!» изо всей мочи.
Он обернулся, и, подбежав к нему, я заметил, что он выглядит даже еще лучше, чем когда я видел его в последний раз. Глаза за стеклами очков в роговой оправе блестели, на губах играла улыбка. Он был похож на рыбу, которая только что узнала, что ее богатый австралийский дядюшка испустил дух и оставил ей кучу денег.
– Ах, Берти, – сказал он, – мы решили, что лучше погулять, чем кататься на лодке. Мы подумали, что на воде, наверное, будет немного свежо. Берти, какой прекрасный вечер, правда?
Тут я не мог с ним согласиться.
– По-твоему, прекрасный? Ну уж это едва ли.
Он удивился:
– Чем же он тебе не нравится?
– Сейчас объясню чем. Что это такое я слышал о тебе и Эмералд Стокер? Ты ее целовал?
Физиономия у Гасси стала еще благостней, и он, к моему негодованию, расплылся в самодовольной ухмылке:
– Да, Берти, целовал и буду целовать, пусть даже ценою жизни. Берти, какая это девушка! Добрая, милая. По-моему, она идеал женственности, такую в наше время днем с огнем не сыщешь. Когда я к тебе забежал, у меня не было времени рассказать, что случилось на школьном празднике.
– Дживс мне говорил. Тебя укусил Бартоломью.
– Да, правда. Эта скотина прокусила мне ногу до кости. И знаешь, что сделала Эмералд Стокер? Она ворковала надо мной, как любящая мать, но этого мало – она промыла и перевязала мою покалеченную ногу. Она милосердный ангел, вторая Флоренс Найтингейл. После того как она перевязала мне рану, я ее поцеловал.
– Послушай, ты не должен был этого делать.
Он снова выказал все признаки удивления и сообщил мне, что, поцеловав Эмералд Стокер, поступил совершенно правильно.
– Но ты помолвлен с Мадлен.
Говоря это, я надеялся, что его совесть заработает на полную катушку, но, видно, механизм дал сбой, потому что Гасси остался холоден и равнодушен – ни дать ни взять мороженый палтус.
– А-а, ну да, Мадлен, – сказал он. – Я как раз собирался коснуться этой темы. Хочешь, скажу, в чем беда Мадлен Бассет? У нее нет сердца. В этом вся загвоздка. Смотреть на нее приятно, но тут у нее ничего нет. – Гасси похлопал себя по левой стороне груди. – Знаешь, как она отнеслась к моему ранению? Она приняла сторону этой твари Бартоломью. Сказала, что я сам виноват, не надо было его дразнить. В общем, обошлась со мной коварно и подло, не то что Эмералд Стокер. Знаешь, что сделала Эмералд?
– Ты мне уже рассказал.
– В смысле, кроме того, что перевязала мне рану? Пошла на кухню и приготовила сандвичи. Вот они, – сказал Гасси, доставая большой пакет и благоговейно его разглядывая. – Ветчина, – трепетно добавил он. – Она их приготовила для меня собственными руками. Эта чуткость даже еще больше, чем ее божественная доброта, убеждает меня в том, что она для меня – единственная девушка на свете. Пелена спала с моих глаз, и я понял, что мое чувство к Мадлен – всего лишь юношеское увлечение. Эмералд Стокер я полюбил по-настоящему. По моему мнению, таких, как она, больше на свете не существует, и я был бы тебе очень признателен, Берти, если бы ты перестал твердить всем и каждому, будто она похожа на китайского мопса.
– Но, Гасси…
Он перебил меня, повелительно взмахнув пакетом с сандвичами:
– Бессмысленно повторять: «Но, Гасси». Твоя беда, Берти, что ты не имеешь понятия о настоящей любви. Ты вроде бабочки, порхающей с цветка на цветок, впрочем, как и Фредди Виджен и другие придурки, которых в «Трутнях» пруд пруди. Девушка для тебя – не более чем игрушка от нечего делать. А великая страсть тебе недоступна. А я совсем другой. У меня глубокие чувства. Я из тех, кто женится.
– Но ты не можешь жениться на Эмералд Стокер.
– Почему? Мы родные души.
Мне пришла было в голову мысль нарисовать ему словесный портрет старика Стокера, чтобы он знал, какого тестя он отхватит, если осуществится его намерение, но потом раздумал. Здравый смысл мне подсказал, что человека, перед которым столько времени в качестве будущего тестя маячил папаша Бассет, таким доводом не проймешь. Как бы я ни расписывал Стокера, он все равно покажется Гасси меньшим из зол.
Я стоял как потерянный, не зная, что делать, и продолжал бы стоять, но тут вдруг слышу, меня кто-то окликает. Оглядываюсь – и вижу Растяпу Пинкера и Стиффи. Они махали мне руками и какими-то предметами. Я сразу догадался, что им не терпится обсудить происшествие с сэром Уоткином Бассетом и крутым яйцом.
