была слишком нарочитой, чтобы считаться безукоризненной. Голос у него был мягкий, но небрежность, с которой он бросал фразы, сеяла сомнения. Казалось, Шелленберг ставил целью завоевать вас с первых мгновений разговора. Его большие светлые глаза как бы вопрошали: «Ну что, нравится вам этот Вальтер Шелленберг, бывший начальник германской разведки, может ли он по-прежнему производить впечатление на окружающих, как это бывало раньше?» Если в ходе разговора он наталкивался на возражение, то обнаруживал способность неожиданно уступать собеседнику. С обезоруживающей улыбкой он начинал соглашаться с мнением, высказанным оппонентом, капитулируя на условиях, которые старался выговорить мягко и непринужденно. Эта удивительная восприимчивость объясняет его необычайную способность интеллектуальной приспособляемости, которая, несомненно, являлась одним из секретов его карьеры. Такой своеобразный талант к адаптации производил впечатление чего-то ненадежного, а почти женская чувствительность делала настроение Шелленберга переменчивым, как у какой-нибудь кинозвезды, не уверенной более в успехе». Вот в этой характеристике я и нащупал тот самый нерв образа и постарался его воплотить.
Вальтер ведь служил Гитлеру не за страх, а на совесть. И на ней, на этой самой совести матерого шпиона, верного подручного бесноватого фюрера как минимум три миллиона евреев, расстрелянных или отравленных газом. Правда, он никогда не относился к числу нацистских лидеров. Его фотографии лишь случайно попадали в газеты и журналы, имя его было широко известно только в узком кругу мидовских специалистов и разведчиков. Шелленберг принадлежал к числу «золотой молодежи рейха, закулисных мальчиков», тому самому техническому персоналу, что обеспечивал режим диктатуры. Во многом именно поэтому, а также потому, что на заключительном этапе войны Шелленберг деятельно помогал спасать пленных, находящихся в концлагерях, международный суд приговорил его лишь к шести годам тюремного заключения, что было самым легким наказанием среди всех нацистских преступников.
И тем не менее, повторюсь, Шелленберг объективно являлся самым высокоэффективным сотрудником рейха. Будучи всего лишь бригаденфюрером СС, он мог привлекать к участию в деятельности секретной службы лучших специалистов и ученых, начиная с университетских профессоров и кончая простыми мастеровыми. Иногда на него работали сотни, тысячи, десятки тысяч людей как в Германии, так и за рубежом. Благодаря усилиям Вальтера радиоразведка Германии добилась совершенно исключительных успехов, на десятилетия опередив все страны мира, включая и СССР. Радиоигра немцев была столь успешной, что они запросто могли заказывать противнику просьбы о высылке новых агентов, кодов, оружия, денег или взрывчатки. Особенно успешную игру подчиненные Шелленберга вели с московским радиоцентром. Одно время 64 наших радиостанции работали против нас же! Еще в самом начале войны сотрудники Шелленберга сконструировали прибор, передающий несколько страниц информации в течение 2–3 секунд. Ни один тогдашний пеленгатор не мог зафиксировать работу такого аппарата. В разведке Вальтера трудились высококлассные специалисты в области микрофильмирования, тайнописи, шифровки и дешифровки кодированных сообщений. Был специальный отдел, где изготовлялись поддельные документы, печати и паспорта. Химики Шелленберга сделали такой раствор из гемоглобина человеческой крови для тайнописи, который невозможно было обнаружить ни химическими средствами, ни ультразвуком. Его спецы регулярно прослушивали трансатлантический кабель между Англией и США и были в курсе всех переговоров Черчилля и Рузвельта. Одно время они вообще превратили хваленую английскую королевскую секретную службу в постоянный источник финансирования и материального снабжения.
А вот как глава внешней разведки описывает собственный кабинет: «Микрофоны у меня были повсюду: в стенах, под столом, даже в одной из ламп, так что всякий разговор и всякий звук автоматически регистрировались. Мой стол являлся своего рода маленькой крепостью. В него были вделаны два пулемета, которые могли засыпать пулями весь кабинет. Все, что мне нужно было сделать в экстренном случае, – это нажать кнопку, и они тут же начинали стрелять. Одновременно я мог нажать другую кнопку, и вой сирены поднял бы на ноги охрану, чтобы окружить здание и блокировать все входы и выходы. Всякий раз, когда я отправлялся с заданием за границу, я получал строжайший приказ иметь искусственный зуб, в котором содержалось достаточно яда для того, чтобы в случае ареста убить себя в течение тридцати секунд. Чтобы быть вдвойне уверенным, я носил перстень с большим голубым камнем, под которым была спрятана золотая ампула с цианистым калием».
Ну и как ты полагаешь, можно ли было такого противника изображать гротескно-утрированно или как-то по-иному, пренебрежительно, высокомерно? Да нет же, только предельно правдиво, достоверно». Мне племянница Шелленберга открытку прислала с благодарностью за то, что я не окарикатурил ее дядю. Та роль мне здорово прибавила зрительской и народной любви, хотя я и раньше от ее отсутствия не страдал. И этой любовью я был защищен от властей, в ней находил силы для работы».
Если мысль, что вызревала у Табакова с фронтовых киносборников и до «Семнадцати мгновений…», логически продолжить, то мы поймем, что она, на самом-то деле, гораздо глубже, нежели рассуждения по поводу достоверности отдельно взятой удавшейся роли. Она, прежде всего, о том, что мы напрасно долгие годы занимались лакировкой, украшательством собственных побед в минувшей самой страшной войне и принижали мощь и силу нашего врага. А они-то были столь велики и грозны, что никто в мире, кроме советского народа, одолеть их не мог. Да, мы в начальный период войны тотально отступали, потому что не могли надлежаще противостоять напору не только до зубов вооруженной Германии, но и всей Европы за вычетом Англии. Да, многие люди, особенно на Украине, пошли на сотрудничество с захватчиками. И в армии нашей нашлись предатели-власовцы. И знаменитый приказ № 227 «Ни шагу назад!», штрафные роты и штрафные батальоны не от хорошей жизни появились. И враг дошел до столицы, до Сталинграда, взял в блокаду Ленинград. Все это горькая правда, о которой мы все годы советской власти почему-то говорили как бы под сурдинку, стесняясь ее. Но почему? Ведь рядом с этой была и другая, куда более пронзительная и возвышенная правда. На той же Украине и в Белоруссии возникло невиданное по своей массовости
