Священное ремесло. Философские портреты

от малейшего спекулятивного завитка, очистить себя от всякой зауми, опроститься до самой наглядной, подкупающей простотой достоверности. Никаких Субъектов или Демиургов; закон сохранения анонимности – наиважнейший в идеократии. В этом смысле весьма поучителен наметившийся конфликт Ленина и молодого Лукача, тоже попытавшегося было «гениально угадать» самого Ленина с помощью инструментов гегелевской логики. В своей книге История и классовое сознание (1923) Дьёрдь Лукач, стремившийся философски додумать ленинскую революционную практику, возведя ее до категорий Классового или Истинного Сознания, которое сверху – из мыслящей головы партии – организует диффузное и незрелое сознание пролетариата. Но когда материализм истории «реконвертируется» в гегелевские термины Истинного Сознания (в противоположность ложному сознанию буржуазной идеологии, разоблаченной Марксом), самому этому Сознанию сразу становится ясно, что псевдоним его раскрыт, и Лукач, изо всех сил старавшийся на спекулятивном уровне «объяснить» Ленину его спекулятивное величие, от него же первого и получает достойный отпор. «Статья Лукача (речь идет о статье К вопросу о парламентаризме), – пишет Ленин в одном из писем, – очень левая и очень плохая». И чтобы впредь ни у кого никогда не возникло искушения сближать классовое сознание мыслящего пролетариата с каким-то Духом/Сознанием, как бы они там ни назывались, чтобы заранее оградить нас от этой замаскированной гегелевщины, ахинеи и детской левизны, Ленин повсюду – начиная с каждой страницы своего Материализма и Эмпириокритицизма – выставляет заградительный барьер того, что затем станет называться «основным вопросом философии»; о него потом еще долго – лет семьдесят – будут разбивать хмельные идеалистические головы.

Сегодня трудно понять, как это целая эпоха так долго могла притворяться обманутой столь примитивным приемом этой тупой и агрессивной книги, как будто наша присяга на верность первичности материи, долбимая с упорством дятла, что-то меняет в реальной, философской сути дела. Ибо когда материя ленинской головой определяет себя в качестве «объективной реальности, данной нам в ощущении», весь мир, согласно знаменитой теории отражения, столь объективно умещается в отражающей его голове, что практически стирается грань между этой головой и реальностью вокруг головы, так что они легко могут меняться местами, как два модуса «для-себя-бытия» все того же гегелевского Духа.

Когда Классовое Сознание прокламирует и утверждает себя в качестве подлиннейшего, научнейшего и вместе с тем партийнейшего отражения действительности, т. е. аксиомы, то грань между яростным материализмом и тотальным спиритуализмом постулируется лишь неким догматическим суждением априори типа того же сермяжно нехитрого «основного вопроса». Основной вопрос по сути лишь стоит на страже того же гегелевского Мирового Духа, сокрывшегося в сугубо материалистическом диалектико-революционном ходе истории.

Правда, здесь вновь возникает другой, побочный вопрос: а в чьей, собственно, голове помещается это Сознание, через которое проходит ось мирового развития? У Гегеля ненавязчиво, но достаточно ясно предлагается решение, что Мировой Дух обитает в берлинской квартире г-на ординарного профессора, хотя нигде, насколько я помню, не утверждается: «Der Weltgeist ist, eigentlich, Ich»[255]. В ленинской системе, как мы говорили, эмпирическое жилище Классового Сознания еще более затушевывается; нигде не говорится: история истинно познает себя только во мне, или: мозг Партии умещается в моей черепной коробке, поступательное развитие творится в моем шалаше или рабочем кабинете, но и нигде прямо как бы явно и не оспаривается такое притязание. Место жительства Истинного Сознания подразумевается само собой, оставаясь неким «почтовым ящиком» без конкретного адреса. Идеологическую продукцию оно выпускает, народы ведет за собой, указано куда, но не очень уточнено откуда. Оно всюду, где царит его власть, а власть его воцарилась над шестой частью планеты со всем ее человеческим и производственным содержимым. Со всей объемлемой им материей, в общем. Здесь оно являет собой разум истории, «мудрое руководство», диалектику реальности, при этом нигде не выпячивая своего я. Строгая наука, она существует сама по себе, объективно, всеобще, всемогуще, а не гнездится в каком-то одном индивиде, открывшем ее законы. И, разумеется, воплощающему ее ЦК всегда казалось абсурдным и несправедливым, что вот по эту сторону государственной границы действительность разумна, светла, упорядочена, а по другую власть разума тотчас прекращается, что само по себе является угрозой и провокацией для системы, которая потенциально должна накрыть собою все мироздание. Поэтому у него и не может быть постоянной государственной прописки; в любом уголке мира Классовое Сознание («рабочее дело», «прогрессивное человечество» и т. п.), надев любую из своих марксовых масок, утверждает, что вся правда мира, и в рациональном, и в нравственном смысле, осуществляется его исторической волей и практикой, но осуществляется всегда так, что всякое индивидуальное я растворяется в ней быстрее, чем в царской водке. Так, воля Ленина к власти никогда не была персональной, ницшеанской волей, она была волей мирового пролетариата, выражающей себя в классовой борьбе и диктатуре, и таковой им и осознавалась и в этом качестве себя осуществляла. Всякое маленькое индивидуальное я исчезало в жерле Классового Сознания (или одного из его псевдонимов), чтобы дать место тому громадному, всеобъемлющему Я Абсолютного Субъекта Истории (или одной из исторических его ролей), что было тем более объективно действенным, чем более было субъективно безликим.

В этом слепом, тотальном, всепоглощающем, анонимном, скрытом тождестве субъекта и объекта, тождестве, над которым веками билась европейская мысль, за которым неумело гонялись всякие изобличаемые Лениным «эмпириомонисты», ибо когда это пресловутое тождество не вызывало у него вспышки негодования, оно вызывало взрыв хохота – в этом удавшемся наконец совпадении некоего мыслящего мозга с познаваемой им реальностью Мировой Дух осуществил сокровенный философский акт своего самопознания, совершив при этом невиданный в истории мысли акт автопародии и саморастоптания. И то, что это карнавальное самопознание наконец удалось, – не заслуга несказанной гениальности диалектического материалиста и философа Ленина, превзошедшего умозрительными способностями всех Шеллингов и Гегелей, напротив, оно поразительно удалось как раз благодаря отсутствию у него философской рефлексии о собственном методе мышления. Субъект, по сути, не ведает себя в качестве субъекта и мыслит о себе так, как если бы он был