ароматы леса, зорко присматривалась и чутко прислушивалась, останавливаясь на каждом шагу.
Нет! Ничего не видно и не слышно прежнего, но нужды нет! Она всем бытием своим чуяла, что прежнее окружает ее! Хоть не видимая и не доступная прямому ощущению, но золотая сеть видений, радовавших ее детство, никогда не чувствовалась ею ближе, и давно уж настороженному слуху ее не чудились так ясно посторонние голоса…
Чу!.. откуда этот лай?..
Майя вся подалась вперед, прислушиваясь.
Лай доносился явственно; все ближе и ближе, будто собака приближалась большими скачками и на бегу радостно лаяла.
У Майи дыхание остановилось в груди и сердце, болезненно сжавшись, забилось: лай этот так был похож на лай ее Газели, что она готова была принять его за обман воображения.
«Эхо прежних ее радостных прыжков и лая?» — подумала она; но в ту же секунду вся задрожала и, выронив корзину с цветами, рванулась к мелькнувшей между деревьями белой собаке.
— Газель! Газель! — сама не зная, как и зачем, закричала она, и, пораженная, остановилась, будто приросла к месту…
Она в первую секунду было опомнилась, что поступает безумно; но когда белая собака, вылитая ее Газель, остановилась, на зов ее, повернув голову, и с радостным визгом устремилась к ней, Майя потеряла всякое соображение. У нее подкосились ноги, и она упала на колени, прямо на грудь свою приняв собаку, забросив ее лапы себе на плечи, будто сразу узнав в ней старого друга.
— Газель!.. О! Боже мой… Да что ж это такое?.. Ты ли это, голубушка, дорогая моя Газель?!..
Она обнимала ее, гладила, целовала, ощупывая ее и себя, стараясь понять, в чем дело, убедиться, что это не сон, не обман чувств и зрения.
И красивая собака к ней ластилась, лизала ей руки, радостно взвизгивала.
Наконец она опомнилась, шатаясь, поднялась с земли и закрыла глаза обеими руками, уверенная, что это только видение… И точно, все смолкло.
Собака не прыгала, не лаяла более… Все замерло и было тихо.
В полной уверенности, что ей это привиделось, Майя отняла руки и открыла глаза.
Открыла их — и отшатнулась.
Нет! Не привиделось. Собака тут, смирно сидит у ног ее, но на нее не смотрит. Она подняла свою красивую, тонкую морду и устремила умный взгляд вперед, будто выжидая оттуда кого-то.
В нескольких саженях, между двумя могучими соснами, стоял, держа лошадь в поводу, молодой человек в рейт-фраке, с хлыстом в руке.
— Arzele ici! — тихо позвал он свою собаку.
Но она не двинулась с места, а только тихонько, жалобно взвизгнула, слегка рванулась грудью вперед, но тотчас снова замерла; сидя на задних лапах и хвостом выбивая такт по земле, она так смотрела на своего хозяина, словно звала его самого приблизиться.
Он улыбнулся и повторил настойчивей:
— Arzele! Viens donc!.. Viens ici, mon bon chien[20].
Тут, наконец, опомнилась и Майя.
— Извините меня! — сказала она тоже по-французски, потому что ей почему-то показался он иностранцем. — Я подозвала вашу собаку оттого, что она удивительно похожа на мою, которую… которая погибла прошлой осенью. У них и имена оказываются очень сходны… Вашу зовут Арзель?
Он склонил утвердительно голову.
— Да?.. А мою звали Газель и… Боже мой! До чего они сходны! — со вздохом вырвалось у нее.
Собака, услыхав снова свое имя, бросилась ластиться к девушке, и она горячо возвращала ей ласки, готовая заплакать.
— Это я, напротив, должен просить у вас прощения, — сказал молодой человек, ласково глядя на нее своими черными, бархатными глазами. — Моя глупая Арзель напомнила вам потерю вашей собаки, и мы с ней стали невольными виновниками вашей печали.
Майя не успела ответить.
— Ах!.. Боже мой! — подхватил он. — Вот еще несчастие! Вы рассыпали ваши цветы?.. Позвольте хоть в этом мне загладить свою вину!
И он, бросив поводья лошади на сучок дерева, сам кинулся подбирать в корзину рассыпанные фиалки и ландыши.
Майя смеялась, извиняясь, смущенная, и смущаясь еще более тем, что руки их то и дело сталкивались на мху и кочках, посыпанных ее благоуханной жатвой.
Цветы были собраны. Траурные фиалки и жемчужинки-ландыши, похожие на слезы, набросаны в беспорядке кое-как, пополам со мхом и землей, в корзину. Майя первая встала.
Поднялся и он, выпрямился и подал корзину Майе со словами:
— Ну, слава Богу, дело наполовину исправлено… Все же с моей совести снята часть моего прегрешения.
— Которого и не было совсем… во всем я сама виновата. Благодарю вас и… до свидания.
