– Но, возможно, он хотел бы знать…
– Какая теперь разница?
Лидия нахмурилась. Лично она считала, что разница огромная, но бабушка Хонор выглядела так решительно настроенной против, что Лидия не стала настаивать.
– Пол и мне писал, – опять тихо сказала Хонор. – Практически в то же время, когда мы поссорились. Наверное, из-за того, что увидел Стивена.
– Ты не знаешь наверняка? Он не упоминал об этом в письме?
– Я сожгла письмо, как только получила.
Лидия представить не могла, чтобы она получила что-то от Аврил и сожгла это. Она даже не могла долго не отвечать на сообщения.
– Почему?
– Эта глава моей жизни закончилась.
– Но он мог написать тебе, что развелся. Или что его жена умерла.
– Ни то ни другое не соответствовало действительности, судя по письмам, которые мы сейчас читаем, – отрезала Хонор. – Это было закончено. Нам суждено жить с выбором, который мы делаем, Лидия. Иногда надежда слишком болезненна, чтобы даже подумать о ней.
Она поднялась и направилась к окну своей теперешней шаркающей походкой. Лидия поняла, что тема закрыта. Она тоже встала и замешкалась, глядя в спину бабушке. Размышляя, стоит ли подойти и взять ее за плечо. Обнять и сказать, что она все равно ее любит, даже если Хонор скрывала свой секрет от папы.
Но по бабушке Хонор нельзя было сказать, что она нуждается в прощении. И вообще, какой толк от прощения Лидии? Когда это случилось, она была всего лишь маленькой девочкой.
Она положила письмо на кровать к остальным и пошла наверх в свою комнату.
Иногда надежда слишком болезненна, чтобы даже подумать о ней.
Господи, бабушка Хонор всю жизнь прожила одна. Она предпочла быть одной, потому что не могла вынести надежды. Она отрезала себя от любимого человека – и своего сына тоже, – потому что думала, что так будет меньше боли. Потому что хотела быть с любимым мужчиной, только если он будет принадлежать ей одной.
Неужели то же произойдет и с Лидией?
Она легла на кровать. Забавно, но, когда ее комната находилась внизу, весь этот шум сводил ее с ума. А тут, наверху, она совсем ничего не слышала. Казалось, она в доме совсем одна.
Глава двадцать пятая. Хонор
Хонор ни разу до этого не была у Пола дома. Он приглашает ее каждый раз, когда устраивает для всего отдела коктейли или барбекю в конце семестра, но она всегда находит отговорки. Даже до того, как они стали любовниками, ей не хотелось видеть, как он живет, его дом. Но сегодня все по- другому. Сегодня она другая.
Сейчас она стоит на пороге с бутылкой вина в руках. Он живет в Хедингтоне, в доме на две семьи, 1930-го года постройки, окруженном такими же домами. Стены покрыты белой штукатуркой, а дверь выкрашена в ярко-красный цвет. Это совсем не такой дом, в котором она его представляла.
Она слышит голоса за дверью перед тем, как ей открывает блондинка в желтом брючном костюме. Она выглядит совершенно обычной.
Его жена.
– Привет, – с улыбкой говорит она. – Ты, должно быть, Хонор. Ты немного рано, никто еще не приехал. Но, если не против, можешь помочь мне с шампурами.
– Без проблем, – автоматически отвечает Хонор.
Она входит в дом Пола, в дом своего любовника. На полочках у двери стоят резиновые сапожки и легкие парусиновые туфли. С крючков свисает коллекция непромокаемых пальто.
– Проходи в кухню, налью тебе что-нибудь выпить. Кстати, я Вэнди.
– Я знаю, – отвечает Хонор. – Рада наконец с тобой познакомиться.
Она следует за Вэнди через застеленные коврами комнаты. Хонор смотрит на книжные полки, обои, обитые ситцем диваны, полосатые шторы. Цветы в вазах, пепельницы на столах. На стуле лежит открытая книга в мягкой обложке. Из-под дивана выглядывают ноги тряпичной куклы. На боковом столике стоит наполовину собранная модель истребителя «спитфайр». В доме пахнет кофе, цветами и табаком, она узнает в этом запахе аромат одежды Пола.
Это мог быть чей угодно дом. Кого угодно.
Кухня желтая с белым, как и Вэнди. К шкафчикам скотчем приклеены детские рисунки.
– Я уже начала с джина, – признается Вэнди, одаряя Хонор совершенно незаурядной улыбкой. – Мне нужна поддержка, чтобы справляться с подобными мероприятиями. Все такие умные, тут столько политиков, что все время чувствуешь себя на грани, опасаясь сказать что-то неправильное. Тебе налить?
