нее была совершенно гладкая кожа, дыхание со вкусом кока-колы. Она была первой девочкой, с которой Лидия поцеловалась. Ее первый настоящий поцелуй – с тем, кого она не любила, и при этом думала о любимом человеке.
О боже, это ошибка!
Она открыла глаза и отстранилась, отодвинувшись к изножью кровати.
Бейли уставилась на нее, округлив глаза от удивления и открыв рот.
– Извини, – сказала Лидия. – Это было глупо.
– Я не… – сказала Бейли. – Я не…
– Извини. Не знаю, о чем я думала.
По щеке покатилась слеза. Лидия быстро вытерла ее, надеясь, что Бейли этого не заметила.
– Это потому… – пыталась что-то сказать Бейли. – Ты подумала, что то, что они говорили, это…
– Нет! Конечно нет. Это было шуткой! Причем достаточно глупой. Мне пора.
Лидия спрыгнула с кровати и схватила телефон, чуть не перевернув банку с кока-колой на ноутбук Бейли, но успела вовремя ее поймать.
– Вау! Еще бы чуть-чуть… – жизнерадостно сказала она, и собственный голос показался ей таким же, как у матери.
Она обувалась, чувствуя на себе взгляд Бейли. Все еще чувствуя ее тепло на губах.
– Ладно, хорошо, увидимся.
Лидия сбежала по лестнице мимо мультяшных свинок и выскочила из дома. Она бежала по улице, бежала настолько быстро, насколько могла. Волосы хлестали ее по лицу, сумка билась о спину. Бежала, пока, запыхавшись, не обогнула угол Шекспир-драйв и Китс-Вей.
И только тогда осознала, что не попросила Бейли никому не рассказывать о том, что она сделала.
Глава двадцать восьмая. Хонор
Эмма Бовари, мышьяк.
Анна Каренина, поезд.
Мэгги Тулливер, река.
Люси Вестенра, кол.
Тесс д’Эбервилль, веревка.
Порфирия, собственные волосы.
Дездемона, подушка.
Клитемнестра, сын.
Вымышленные падшие женщины… Можно составить огромный список, вплоть до Евы и ее яблока.
Бoльшую часть жизни Хонор узнавала о мире посредством чтения. И из большинства прочитанных книг, начиная с самого раннего возраста, она узнавала, что если ты женщина и чего-то жаждешь, то умираешь.
И все же, когда она сама была падшей женщиной – желая Пола, ловя тайные моменты, проведенные с ним, – она чувствовала себя более живой, чем когда-либо. Три этих года она просто светилась от счастья. Это замечали даже незнакомцы. Она с легкостью шла по жизни, с ее губ слетали правильные слова, ее тело наконец поняло, для чего оно было создано. Ее ум никогда не был таким острым, исследования никогда до этого не велись так интуитивно. Ей никогда не приходило в голову, что она поступает неправильно, она никогда не думала о его обязательствах и своем грехе – до того вечера, когда пришла к нему в гости и встретилась с его семьей.
Джо со своей тайной связью с непонятным мужчиной не была столь изощренной. Она улыбалась над сообщениями и, напевая что-то, скользила по дому. Походка ее стала более пружинистой, она начала покачивать бедрами. Джо насвистывала, брала на руки детей, меняла подгузники, убирала в доме, складывала чистое белье. Хонор не могла ее четко видеть, но замечала это сияние, практически чувствовала, как оно исходит от кожи Джо.
Потому что – несмотря на все, что читала Хонор, несмотря на то, что мужчины и несколько избранных женщин писали на протяжении столетий, даже тысячелетий – для падшей женщины падение не было му?кой. Это было лучшей частью ее жизни.
И наказанием для большинства падших женщин была не смерть.
А долгая жизнь после того, как падение закончилось.
Они читали только по одной рождественской открытке. Иногда Хонор просила Лидию прочитать написанное дважды, а потом, когда та уходила, снова внимательно их изучала. Слова прыгали, но уже были достаточно знакомы, заучены.
Вчера вечером Лидия прочитала ей следующее:
Я думаю о том, насколько драгоценным было мое время, проведенное с детьми, и знаю, что, если бы твоя мать рассказала о тебе, я бы не смог провести столько времени со своими тремя девочками. Я бы не смог играть с ними каждый день или замечать каждое небольшое изменение по мере того, как они росли. Но тогда у меня было бы время с тобой. Как можно выбирать между детьми? Теперь ты взрослый, и уже слишком поздно, но я не могу винить твою мать. Должно быть, она знала, что ее для тебя будет достаточно.
