– Закрой свой поганый рот, – прошипел Патрик.
В этот момент я и поняла, насколько он пьян, потому что обычно он никогда так не обращался с женщинами.
– Не закрою! – с напором воскликнула Маделин. – Я слишком долго держала его закрытым из-за тебя, а теперь, думаю, пришло время объяснить тебе кое-что. Ты должен взять себя в руки. Ты стал абсолютным позором, запойным пьяницей. Бросил беременную жену, обожествляешь этого Макгоуана на такой унизительный для тебя манер…
– Не читай мне проповедей! Убирайся!
– Нет, я буду читать тебе проповеди! Это мой моральный долг как твоей сестры и христианки. Что бы сказал папа, увидев тебя сейчас?!
– Да что вспоминать про дядюшку Эдварда, – практично заметил Джордж. – Слава богу, что он мертв и не видит этого позора. Теперь имеет значение то, что говорят другие люди, и я должен заявить тебе, Патрик: твоя частная жизнь становится предметом самых бесстыдных слухов отсюда до Дублина… и до Лондона тоже, насколько мне известно.
– Бога ради, какое это имеет значение теперь? Хью уехал, разве нет? Я здесь с моей беременной женой, так? Так, я спрашиваю?
– Ты должен дать нам слово, что Макгоуан никогда не вернется. Именно этого хотят Драммонд и Джойс, а если ты не согласишься, то я не ручаюсь за последствия.
– Патрик, у тебя обязанности перед Сарой, перед детьми, перед твоим нерожденным ребенком…
– Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое. Хочу работать у себя в саду. Хочу, чтобы вернулись дети.
– Тогда…
– Да скажите вы Драммонду и Джойсу то, что хотите. Какая мне разница? Только оставьте меня в покое!
– Он, конечно, был отвратительно пьян, – передала мне Маделин, когда Джордж ушел вниз беседовать с Джойсом и Драммондом. – Я бы сказала ему и побольше, но, когда он в таком состоянии, говорить с ним бесполезно.
– Абсолютно, – согласилась я.
Патрика я увидела только два дня спустя. Маделин в это время уже вернулась в амбулаторию, а Джордж, пообещав Драммонду и Джойсу, что будет найден новый, умеренный управляющий вместо Макгоуана, в полном изнеможении уехал в Леттертурк. Поскольку в долине установилось спокойствие, я решила обсудить с Патриком возвращение детей.
– Я их уже вызвал, – сообщил он. – Вчера написал Нэнни.
– Почему ты мне ничего не сказал? – сердито спросила я после проведенной бессонной ночи, когда с беспокойством думала, уже пора или еще рано отправлять письмо в их отель в Солтхилле.
– Не хотел с тобой говорить.
– Да, но… – Мое внимание привлекла мрачность, несвойственная ему. – Патрик, ты должен сделать над собой усилие, непременно, иначе дети заподозрят, что наши отношения вовсе не такие, как кажутся.
Произнеся эти слова, я осознала: когда родится ребенок, я уйду от него. Заберу детей и уеду в Дублин – или в Лондон – искать юридической помощи. Теперь, когда Макгоуан уехал, я больше могу не бояться побега.
Затем подумала: без Макгоуана жизнь в Кашельмаре более или менее сносная. Я никогда не прощу Патрика, как никогда не прощу и Макгоуана, но, хотя ненавижу и презираю его, я определенно смогу так устроить жизнь, чтобы мы почти не общались друг с другом. А ради детей я должна избегать скандала, не разводиться. Если это возможно, нужно попытаться сохранить семью. И к тому же… разве Драммонд не обещал найти меня, когда я снова встану на ноги?
– Патрик… – начала я рассудительным голосом, но он оборвал меня:
– Я устал лгать. – Он опять пил. В одиннадцать утра Патрик уже выпил содовой с бренди – Фланниган привез из Голуэя. – Я устал беспокоиться о том, что скажут другие.
– Но ты должен беспокоиться о том, что скажут твои дети! Ты подумай о Неде – ему уже девять! Если он когда-нибудь узнает правду…
– Узнает. Когда-нибудь узнает.
– Но он не должен узнать! Как ты можешь говорить об этом так спокойно?
– Могу. Потому что мои ценности отличаются от твоих. Потому что не хочу, чтобы мой сын сказал обо мне когда-нибудь: «Мой отец был великолепным лжецом и превосходным актером, я его совершенно не знал». Я хочу, чтобы он мог сказать обо мне: «Мой отец любил меня и был честным со мной, а больше ничто не имеет значения».
– Ты снова пьян! – в ярости вскричала я. Но поскольку изгнание Макгоуана придало мне мужества и теперь мне требовалось сотрудничество Патрика, я подавила в себе гнев и презрение и сделала еще одну попытку воззвать к его разуму. – Мы должны соблюдать внешние приличия, – резонно напомнила я, используя выражение, которое он нередко обращал ко мне. – Если мы поставим на этом крест сейчас, то все наши прошлые усилия были потрачены впустую. Обещай мне, что сделаешь еще одну попытку – ради детей.
– Я обещаю тебе что угодно, – буркнул он, – только оставь меня в покое.
