вынашивал никаких дурацких планов касательно двадцатилетней женщины, которую никогда прежде не видел. Однако, раз уж я решил отправиться в путешествие, чтобы смягчить боль утраты, и поскольку меня интересовали последние американские достижения в сельском хозяйстве, я не видел оснований, почему бы мне не зайти и к Мариоттам в Нью-Йорке.
Итак, 12 мая 1859 года после восьми спокойных дней путешествия через океан я приготовился к встрече с американской цивилизацией.
Существовал ли на свете город, равный Нью-Йорку? Может быть, когда-то Лондон напоминал Нью-Йорк. Средневековый Лондон – рядом со сверкающими дворцами немыслимого богатства жалкие трущобы немыслимой бедности, осиплые крики нищих тонут в назойливых призывах уличных торговцев, а над всеми криками, шумом и запахами – великолепная небесная линия сверкающих на солнце церковных шпилей. Я приезжал в Америку много лет назад, но по мере приближения парохода к Манхэттену вспомнил речную вонь и чуть ли не услышал бесконечную какофонию в грязных, дымных проулках к северу от Бэттери-парка. Мои воспоминания обрели резкость. Я вспомнил стивидоров, перекрикивающихся на десятке языков, свиней, копающихся в грязи чуть не на каждом углу улицы, яркие огни, которыми светятся по вечерам новенькие здания на Бродвее. Нью-Йорк был примитивным городом, его лучшие кварталы пытались подражать архитектуре георгианского Лондона; но хотя, на мой взгляд, этот город был безнадежно провинциален, я уверен, что любого приезжего гипнотизирует его кипучая энергия. Даже с моего места на палубе, все еще отделенного от берега водой гавани, я испытывал на себе оглупляющее воздействие бурной повседневной жизни города.
Фрэнсис Мариотт встретил меня на причале, отведенном для судов линии «Кунард». Я без труда узнал его, хотя годы еще более украсили его и придали солидность, которой ему не хватало в отрочестве. У него были потрясающие глаза, ровные белые зубы и необыкновенно обаятельная улыбка.
– Добро пожаловать, милорд! – воскликнул он. – Какая радость! Какое удовольствие! Какое редкое счастье!
Такая экспрессивность не удивила меня, потому что американцы поразительно экспрессивны. Всегда смотрел на это как на часть их неанглийского обаяния. Я, улыбаясь, поблагодарил его, пожал ему руку, сказал, что очень рад спустя столько лет снова оказаться в Америке.
Формальности таможенного досмотра уже завершились на пароходе. К счастью, человек моего положения может не беспокоиться о всяких бюрократических процедурах, которые замедляют путешественникам въезд в страну. Проинструктировав слугу и секретаря относительно багажа, я задержался лишь настолько, сколько требовало принятие приглашения на обед от британского консула. Тот также пришел на причал встретить меня, после чего я стал протискиваться через толпы оборванцев к экипажу Мариотта.
Погода стояла аномально жаркая. Пот пощипывал шею, пыль щекотала нос, а сверху, с подернутого дымкой неба, незнакомое солнце обжигало своими лучами изрытые колеями, кишащие людьми улицы.
– Что – нет свиней? – спросил я, глядя в окошко тронувшегося экипажа, – возница принялся хлестать кнутом в равной мере лошадей и нищих.
– Свиней?! Матерь Божья, их всех вывезли в свинарники на окраине города! Давно же вас здесь не было, милорд.
– Я наверняка увижу немало перемен.
– Непременно. Подождите – вы увидите новые дома! У нас теперь есть великолепный парк, а на Пятой авеню строится лучший католический собор в Западном полушарии.
– Вероятно, за это нужно благодарить ирландских иммигрантов.
– Давайте избегать разговоров про иммигрантов, – сказал Фрэнсис, продолжая улыбаться, – этот предмет многих здесь приводит в дурное настроение.
– Все еще? – спросил я, вспомнив, как Америке удалось захлопнуть дверь перед ордами ирландцев, которые пересекали Атлантику, спасаясь от голода десять лет назад.
– Милорд, увеличение населения, трудности, с этим связанные…
И он принялся с жаром рассказывать о проблемах Нью-Йорка, а я его вежливо слушал. Наконец мне удалось отвлечь его – я с улыбкой пробормотал:
– Нас в Англии больше беспокоит отношение президента Бьюкенена к сецессии.
– Ну, Бьюкенен знает, что делает, – уверенно сообщил Фрэнсис. – Войны не будет. Никто не хочет войны – это плохо сказывается на торговле и на работе биржи. – (И Фрэнсис, и его отец сделали состояние на Уолл-стрит.) – По моему мнению, один только разговор о войне является преступлением. Золото уже стало исчезать с рынков, а что касается коммерческих кредитов… Мы так и не оправились от паники пятьдесят седьмого года, когда «Огайо лайф» обанкротилась и потянула за собой Боуэри Бэнк.
Он еще целую минуту рассуждал о финансовых проблемах, а потом мы перешли к обсуждению моего визита, моей семьи и теплого приема, который ждет меня в особняке Мариоттов к северу от Вашингтон-сквер.
Я и представить себе не мог, что особняк может выглядеть даже пошлее, чем я его помнил, но отец Фрэнсиса перед смертью приказал покрасить золотой краской горгулий и водосточные трубы, что позволило дому достичь новой и невероятной степени вульгарности. У меня не хватает слов, чтобы описывать это дальше, могу только добавить, что в этих архитектурных изысках греческие идеи сочетались браком с готической претенциозностью, но брак получился неудачный.
Экипаж свернул с Пятой авеню, проехал через пару ворот (с сожалением должен отметить – тоже золоченых) и остановился в просторном дворе. Лакей
