1930 году она вновь госпитализирована. Диагноз – туберкулез.
Марджори родилась в 1906 году, почти через год после смерти Беттины, не прожившей и трех дней. В конце ноября 1915 года Роберт и Элинор пережили еще одну потерю – прерывается последняя, поздняя беременность: у Элинор выкидыш. К тому времени ей уже исполнилось пятьдесят два года. Подверженная частым депрессиям, она страдает от «нервозности». Тем не менее, приспособившись к тому образу жизни, который создал для нее муж (к тому времени уже получивший некоторую известность), стремясь к тишине и покою, она сумела отгородить для себя условное пространство.
17
Они часто меняют дома и города. Переезжают с места на место. Элинор, домоседка, не любила расставаться с детьми, тосковала по ферме в Дерри. А Роберта постоянно окружают люди. То ли нескончаемый диалог с миром – с людьми? – то ли спор с Небесами. Цепочки слов, форма, рифмы. Поклонники, ученики. Вереница событий и лиц.
Он спасался поэзией. Она… Чем она спасалась? Цена успеха, выплаченная авансом, велика; платила ее жена поэта, разделившая судьбу одержимого. Страстный, плотский – он жаждал плоти, ее плоти, желал жену свою Элинор. Она презирала плотскую его страсть.
Откровение. Но позже, много позже. Шел 1918 год. Снявшись с насиженного места во Франконии, Нью-Гемпшир, где семье было вновь хорошо, почти так же хорошо, как в Дерри, Роберт потащил всю семью в Амхерст, Массачусетс. Но разве можно его обвинять? Ему все еще приходилось учительствовать, чтобы прокормить семью. Они перебрались в Амхерст, чтобы жить поближе к месту его работы. Возвращаясь домой, он находил жену и детей спящими. Не было ни сил, ни времени, чтобы писать стихи. Фрост садился у окна, читал «Одинокую гончую».[27] Днем, если смотреть из окон вдоль Мэйн-стрит, можно было увидеть «Хоумстед».[28] Кирпичная кладка. Крепость. Ветер не развеет, ураган не сметет. Для Эмили – дом, ничего кроме дома. Для него – дорога, скитания, тропы. Он убегает в лес, она – в спальню. Он боится темноты, пустоты. Тьмы своей души. Она – постели. Глубин плоти. Желаний. Червя, искусителя, превратившегося в змею. Шипящий, завораживающий, говорящий змей – могущественный, теплый, живой.
Или – бессловесный. Змей желания.
Но у Эмили – это говорящий змей. «Как ты прекрасна!» А затем: «Боишься?» Сомнений быть не может – подтвердит любой грамотный фрейдист. Фаллический символ, способный внушить ужас.
Но поэтический диалог с Эмили – это совсем другое. Объясняющее, да. Ободряющее, возможно. Живая, теплая Элинор – как с ней быть? Какими словами – стихами – изобразить происходящее между ними? Его пугает отсутствие света – чернота, пустота, провал, таящийся в нем самом. Темная сторона жизни. Она же боялась супружеской постели. Или мужа своего страшилась, Робби? Лишь намного позже, в Вермонте, в 1938 году, он напишет «Поверженный цветок». Или – «Развращенный цветок»? Никогда не будет читать это стихотворение вслух. Лишь иногда упоминает, ухмыляясь «дьявольской» ухмылкой, намекая на истинную тему поэмы – о фригидности женщины.
Элинор уйдет – покинет его. Как покинула она его еще раньше. Спрятавшись, укрывшись в раковину дома, затаившись от мира, от мужа. В 1938 году в возрасте шестидесяти пяти лет она умрет – преждевременно, после обширного инфаркта. Жена, муза, мать его живых и уже похороненных детей – Элинор Мириам Фрост.
Следом, в 1940 году, в возрасте 38 лет покончит с собой их единственный сын Кэрол.
Глава вторая
Насыщение
1
Еда – опьянение, насыщение, наслаждение.
Так мало отпущено радостей. Рассвет за темными окнами не виден. Вечная спешка, утомляющий душу труд… Чужие люди, чужой язык, серые небеса. Темнеет рано. Надо успеть сделать все те же дела. Заботы старят, радости мало. В динамике трудной жизни оставались ей лишь мелкие утехи одиночества. Вместо наркотиков, транквилизаторов писательница L употребляла еду. Да-да, успокаивая плоть. Для успокоения ноющей души, для облегчения несостоявшейся жизни удовлетворяла живот свой. То есть ела. Заедала тревоги, обиды. Заедала досаду, недовольство жизнью. Каждый день клялась себе сесть на диету. Каждый день нарушала данное обещание – лишить себя еды означало лишиться радости.
Еда веселит тело, душу. Еда – насыщение. Насыщение, замутнение. Одурманенное, запеленутое, смутное состояние, наркотическое опьянение. Еда – наркотик. Еда – есть спасение. Набить живот, наполнить тело, успокоить душу. Заморить червячка, задурить змея, заморочить тревогу, заполнить пустоту. Пустота сосет, давит. Пища наполняет, успокаивает. Забывается боль, замаливаются грехи, утомляется, успокаивается мятежный, жадный, требовательный дух. Одурманенное едой, утомленное наполнением, успокоенное насыщением, тело расслабляет охват, отпускает душу. О, какая беззащитность и слабость, какая безмерная усталость сиротливой души…
Желание любви – это желание души, сердца. Жажда сердца неутолимая, жгучая. Но насыщение приходит через тело, и душа умолкает. На время.
Вот тогда-то, «на сытый желудок», к ней и приходит любовник – поэт, мечтатель, философ, – чтобы возлечь или витать рядом с телом, питать
