том, что я в отчаянии. И он знал, что я не могу об этом говорить. Одно неверное слово (или даже верное слово) — и я бы скрылся. Я был на взводе. Собственная кожа казалась мне слишком натянутой.
Как-то вечером после ужина меня стошнило, я пошел к себе в домик, полежал немного, и меня вырвало снова. А однажды днем меня прошиб пот. Дни напролет у меня голова кружилась от тоски. Я не мог спать, не мог даже лежать спокойно. По ночам я ворочался в кровати, размышляя о том, как прокрадусь на берег и потихоньку столкну какую-нибудь лодку старика в реку и погребу в сторону Канады. Случалось, я думал, что совсем сбрендил. Я не мог отличить, где верх, где низ… я лежал во мраке, и в голове у меня крутилось абсурдное кино… Вот за мной гонится пограничный патруль — вертолеты, прожектора и лающие собаки. Вот я ломлюсь через лес, вот я падаю на четвереньки, какие-то люди выкрикивают мое имя, и власти предержащие надвигаются со всех сторон — призывная комиссия моего городка, ФБР и канадская конная полиция…
Все это казалось безумным и невозможным. Мне двадцать один год. Обычный парнишка с обычными мечтами и амбициями, я хотел только жить жизнью, для которой родился, традиционной жизнью, я любил бейсбол, гамбургеры и вишневую колу, — а теперь я на грани бегства из страны, собираюсь навеки покинуть родину, и это мнилось таким гротескным, ужасным и печальным.
Черт его знает, как я пережил эти шесть суток. Большую их часть я вообще не помню. Нередко после обеда я, чтобы убить время, помогал Элрою готовить гостиницу к зиме, подметал домики и затаскивал под навес лодки: простая работа, заставляющая напрягаться мускулы. Дни стояли прохладные и ясные, ночи — очень темные.
В один из дней старик показал мне, как колоть и складывать в поленницы дрова, и несколько часов мы просто молча работали позади его дома. В какой-то момент Элрой опустил топор и долго на меня смотрел, губы у него приоткрылись, точно с них вот-вот сорвется неприятный вопрос, но потом он тряхнул головой и вернулся к работе. Его умение владеть собой поражало. Он никогда не лез не в свое дело. Ни разу не поставил меня в ситуацию, когда мне пришлось бы лгать или отнекиваться. До какой-то степени, полагаю, его сдержанность была типичной для того уголка Миннесоты, где частную жизнь еще уважали, и даже если бы я расхаживал с каким-нибудь жутким уродством — четырьмя руками или тремя головами, уверен, старик говорил бы о чем угодно, кроме этих лишних рук и голов. Отчасти это была простая вежливость. Но, полагаю, и нечто большее: старик понимал, что слов недостаточно. Проблема вышла за рамки обсуждений.
В то долгое лето я раз за разом перебирал различные доводы, всевозможные «за» и «против», и вопрос уже нельзя было решить лишь при помощи логики и здравого смысла. Разум натолкнулся на эмоции. Моя совесть приказывала мне бежать, но какая-то иррациональная мощная сила противилась и, давя огромным грузом, толкала меня к войне. Как это ни глупо, все сводилось к стыду. К жаркому, глупому стыду. Я не хотел, чтобы обо мне думали плохо. Мои родители, мой брат и сестра, даже люди в кафешке Гобблера. Мне было стыдно, что я в «Хижине Тип-Топа». Я стыдился сам себя, стыдился того, что поступаю, по моему мнению, правильно.
Элрой, конечно, понял, что со мной творится. Он же видел, как я мучаюсь.
Хотя старик никогда об этом не заговаривал, был один случай, когда он вплотную подошел к тому, чтобы вытащить проблему на свет. Дело было ранним вечером, мы как раз закончили ужинать, и за кофе с десертом я спросил у него про счет, сколько я на данный момент должен за постой. Старик долго щурился на скатерть.
— Ну, стандартной платой было бы пятьдесят баксов за ночь, — сказал он. — Не считая кормежки. Получается четыре ночи, так?
Я кивнул. В бумажнике у меня лежало триста двадцать долларов.
Элрой рассматривал скатерть.
— Но это ставка в разгар сезона. По справедливости надо было бы чуток сбавить. — Он откинулся на спинку стула. — Какая сумма была бы, по-твоему, разумной?
— Не знаю, — отозвался я. — Сорок?
— Сорок — это хорошо. Сорок за ночь. Прибавим еду. Скажем, еще сотню? Всего двести шестьдесят?
— Наверное.
— Слишком много? — нахмурился он.
— Нет, это по-честному. Все нормально. Но завтра… Думаю, завтра мне лучше двигаться дальше.
Пожав плечами, Элрой начал убирать со стола. Минут пять он возился с тарелками, что-то насвистывая себе под нос, точно тема исчерпана. Но потом вдруг хлопнул в ладоши.
— Знаешь, что мы забыли? — сказал он. — Мы забыли оплату. Те простые работы. Нам вот что надо сделать, решить, сколько стоит твое время. На своей последней работе ты сколько в час получал?
— Слишком мало, — вздохнул я.
— Скверная работа была?
— Не то слово.
И тут, сначала медленно, не собираясь вдаваться в подробности, я рассказал про мои дни на консервном заводе. Началось с перечисления фактов, но не успел я осечься, как уже говорил про сгустки крови и водяную «пушку» и про то, как запах въелся мне в кожу и как я не мог его смыть. Болтал я довольно
