передатчик.
— Хорошо.
Юрьев подошел к двери, с силой потянул ее на себя: в глаза больно ударила полоска яркого белого света. На пороге он обернулся и добавил:
— И опасайтесь человека по фамилии Орловский.
Сильным движением он закрыл дверь. От дуновения ветра погасла свеча, оставив после себя жженый запах воска. Гельмут оказался в абсолютной темноте, пошатнулся, вновь почувствовал себя слепым, нащупал руками край стола, схватился за него, как за спасательный круг. Ему опять стало страшно.
— Один, два, три, четыре…
«Какой к черту Орловский, почему опять Орловский, что за сумасшедший парень этот связной».
— Двенадцать, тринадцать, четырнадцать.
«И эти его дурацкие советы. Молодой дурачок, захотел поиграть в шпионов, запудрить мозги».
— Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь…
«Не понимаю, во что ввязался? Мальчик, мне почти тридцать шесть, я прошел через такое, что тебе и не снилось».
— Сорок, сорок один, сорок два.
«Да пошел он к черту. Сопляк».
Досчитав до сорока двух, Гельмут выругался, нащупал ручку чемодана, подхватил его и пошел к выходу. Потянул за дверную ручку, открыл с тяжелым скрипом, вышел на крыльцо.
На улице снова было жарко и безветренно. Напротив стоял деревянный дом с резными наличниками. За окном сидел, прикрыв глаза, толстый рыжий кот. Под забором на скамейке сидел, покачивая головой, седобородый дед в грязной рубашке, у его ног дремала собака. В воздухе пахло свежескошенной травой и навозом. Направо дорога уходила в горку, налево раздваивалась и скрывалась за лесом. Гельмут вдруг понял, что не помнит, как шел сюда.
Он растерянно посмотрел вправо, туда, где дорога уходила наверх. За возвышением не было видно ни здания станции, ни проводов — никаких признаков железной дороги. Это было странно. Но когда он поднялся по дороге, вдали действительно показалась станция с уходящими вдаль рельсами и проводами.
Идти до станции оказалось дольше, чем от нее: несколько раз Гельмут ходил кругами и вместо железной дороги выходил то к заросшему тиной пруду, то к речке, то и вовсе упирался в сплошную стену темных дубов, растущих почти вплотную друг к другу. Через полчаса блужданий он все же вышел к станции, с облегчением выдохнул и ускоренным шагом прошел внутрь. Ему порядком надоело тащить с собой чемодан с передатчиком.
В здании вокзала, как всегда, было прохладно и сонно. У входа стоял милиционер, за окном кассы дремала пожилая женщина. На скамейке в зале ожидания сидел седобородый старик в грязной рубашке.
Гельмут вдруг подумал, что этот старик больно уж похож на остальных, которых он видел в этом городке. Будто они все одинаковые. Может, братья? Та же всклокоченная борода лопатой, те же седые волосы, выбивающиеся из-под темной шапки, та же грязная русская рубаха с косым воротом, те же дырявые ботинки с черными обмотками.
А может, это один и тот же старик?
Черт с ним, подумал Гельмут. Надо выбираться отсюда.
Ему несказанно повезло: ближайший поезд до Минска отправлялся через два часа, в 17:40. Купив билет в жесткий вагон на фамилию Воронова, Гельмут расслабился и решил посидеть на лавочке, стоящей на платформе. Главное — не заснуть. Глаза слипались, жара навевала сонливость, и этот зевающий милиционер у входа, и сонная кассирша — все говорило Гельмуту о сне, о мягкой подушке, о том, как хорошо закрыть глаза, потянуться и провалиться в сладкую темноту.
Он вышел на платформу, сел на скамейку, поставил рядом чемодан, достал папиросу и закурил. Надо было как-то подождать два часа. А потом — на полку и спать. Да, думал Гельмут, на полку и спать, и проспать до самого Минска. Он сладко прикрыл глаза и затянулся дымом.
— В Минск едешь, мил человек? — раздался над ухом старческий голос.
Гельмут открыл глаза и повернулся. Возле скамейки стоял тот самый старик, которого он видел в здании станции.
— Да, — Гельмут растерялся.
— Минск, — мечтательно протянул старик, опершись на трость. — А у меня там родня. Сам-то я отсюда, из Калиновой Ямы, тут родился, тут и помру. А в Минске внук у меня.
Старик сел рядом с Гельмутом, не спрашивая разрешения, и продолжил говорить:
— У меня-то в Минске, слышь-ка, внук, Анатолий. Пять лет как туда уехал, все письма пишет. Он мне пишет, а я читать не умею! — он рассмеялся дребезжащим голосом. — Мне все бабка моя читает, она у меня грамотная.
Он махнул рукой, кивнул головой, задумчиво посмотрел перед собой, затем снова наклонился к Гельмуту.
— Да, да. Анатолием зовут. И письма мне пишет. Грамотный дюже! В университете там учится, прохвессором хочет стать. И пишет мне — слышь! — он
