кроватью, где они продолжали отсчитывать время, даже когда хозяин спал. Каждый час стрелки встречались, будто ножницами отрезая ночь по куску. Когда Зиглинде снились кошмары, она пробиралась в родительскую спальню и в темноте различала тускло светящиеся стрелки на папиной прикроватной тумбочке. Ей не удавалось уловить их движение, хотя очень хотелось убедиться, что время не застыло, что утро в конце концов наступит. И тогда, чтобы перехитрить их, она отворачивалась, притворяясь, что не смотрит, а краем глаза продолжала наблюдать. На туалетном столике стояла ваза в виде руки, бледная как луна. Она шевелится? Пальцы вздрагивали от далекого шума самолетов. В такие ночи, когда был слышен гул, Зиглинде очень хотелось забраться в кровать к родителям. Но это же не цыганский табор и не волчье логово.
Бригитта окинула взглядом скудные запасы кладовой и нахмурилась. Заглянула во все кухонные шкафчики и ящики, проверила книжные полки и сервант в гостиной, где хранились парадные скатерти и маленькие зеленые чашки для кофе. Осмотрела шкафчик с лекарствами, шифоньер, шляпные коробки и жестяные банки. А вдруг случится что-то ужасное?.. Бомбили их редко, но все шептались, что скоро будут чаще. Это не давало ей покоя, мешало спать. Что у нее останется? Требуется подробная опись, требуется документальное подтверждение того, что у нее все это было. Удивительно, подумала она, насколько вещи врастают в нашу жизнь, становятся неотъемлемой частью привычной обстановки. Человек может пользоваться ими каждый день, даже не замечая: кофейник, без которого не обходится ни один завтрак, кольцо с полустертой надписью — еще из тех времен, когда хотелось давать друг другу ласковые прозвища… Если вдруг все эти вещи превратятся в пыль, сможет ли человек вспомнить, как они выглядели? «Белый с голубым ободком». «Ребристое из розового золота».
Бригитте вспомнилось представление в варьете Винтергартен, на которое пригласил ее Готлиб вскоре после их знакомства. Исполнитель попросил зрителей придумать историю, чем сложнее, тем лучше. И затем, к всеобщему восхищению, повторил ее слово в слово. Когда все кричали и аплодировали, Бригитта взглянула на Готлиба, старясь представить их будущее, когда для нее станут привычными и линия его подбородка, и длинные тонкие пальцы, и укромный завиток уха. В чем тут фокус? Какому инструменту мы даны?[6]
Бригитта развернула гроссбух. Она выбрала его за плотный корешок и мраморную обложку; внушительная тяжесть давала успокоение ее тревожным рукам. Расчерченные страницы, поделенные на ровные строки и одинаковые столбцы, не несли никаких сюрпризов, никаких потрясений. Бригитта принялась за работу.
Когда Зиглинда и Юрген вернулись в обед домой, мама осматривала посуду, расставленную на кухонном столе. Как птица клювом простукивает свою кладку, так и она по несколько раз стучала ногтем по каждой тарелке, чашке, миске, а потом записывала что-то в большую книгу. Ящики и шкафы стояли открытыми. Зиглинде стало не по себе при виде всех этих вещей. Там были праздничные и опасные предметы, предметы слишком ценные или слишком хрупкие, чтобы их разрешалось брать детям.
Обед не томился на плите и не остывал на столе — его просто не было. Может, мама сама только что пришла домой? Может, она стояла в очереди, но ей ничего не досталось? Зиглинда слышала, как Курт плачет в своей кроватке в детской. Юрген залез под стол и стал давить своих солдатиков танком, одного за другим.
— Мама, — сказала Зиглинда, — помочь тебе приготовить обед?
— Надо составить опись. Видишь? Описать каждую вещь, присвоить ей код в соответствии с размером и назначением, а затем по порядку внести в список.
Зиглинда ничего не ответила и принялась готовить для братьев бутерброды с полупрозрачными кусочками колбасы. Казалось, мама ничего не замечает, она даже не села поесть — у нее слишком много работы, сказала она. Неужели мама не голодна? У Зиглинды живот постоянно сводило от голода.
На протяжении нескольких недель мама планомерно описывала всю квартиру: домашние тапочки, книги, пазлы, граммофонные пластинки. Досконально осматривала каждый сантиметр каждой комнаты, будто что-то потеряла. Пересчитала всех солдатиков Юргена и все ленты Зиглинды. Все скатерти, повседневные и торжественные из белого дамаста, которые доставались, только когда приходила тетя Ханнелора. Все антикварные зеленые чашечки для кофе с такими крошечными золотыми ручками, что их страшно было брать. Все электрические лампочки в люстрах и все конверты в письменном столе. Все клочки старых фартуков и рубашек, которые теперь использовались для вытирания пыли. Куски мыла. Пары ножниц. Вязальные спицы. Клавиши пианино. Вазы, превращенные в руки. Зубы, превращенные в брошки. Старые заточенные лезвия, сложенные в стеклянную банку. Стеклянные банки. Шпильки и бутылки. Марки и ведра. А когда она закончила — начала снова, потому что, конечно, не исключены ошибки, она же не машина, да и к тому же вещи меняются — меняются постоянно, смотришь ты за ними или нет, но особенно, когда нет. Зиглинда наблюдала, как мама перебирает столовые приборы, бокалы, повседневный и парадный фарфор и вносит поправки в мраморный гроссбух. Надо следить за вещами, повторяла мама, когда Зиглинда по ее просьбе разворачивала наволочки и простыни, чтобы проверить, нет ли на них пятен. Затем Зиглинде нужно было сложить их и вернуть в ту же стопку, на ту же полку, откуда она их достала. Аккуратные, чистые белые квадраты. Если к концу дня удавалось все рассортировать и пересчитать, тревога отступала. Мама могла сесть и отдохнуть.
