простудилась и осталась дома в Лейпциге.
— Я обязательно пришлю тебе открытку, — пообещала Штеффи, целуя маму перед отъездом. — Такую, где будет Дворец.
— Спасибо, золотце, — улыбнулась мама.
— Мы вернемся к вечеру, бестолочь, — буркнула Карина.
— Не важно, — возразила мама. — Я хочу такую открытку.
Утро выдалось прохладное, из-за угольной пыли небо кажется грязным.
— Что-то не слишком похоже на дворец, — ворчит Карина, нетерпеливо оглядывая очередь.
— Точно, — поддакивает Штеффи. — Где башни для принцесс?
— Это совсем другой дворец, малышка, — смеется Эрих.
Попав внутрь, девочки первым делом ищут кегельбан. Дорожки из отполированного вощеного дерева сверкают как реки, шары катятся по ним с оглушительным грохотом прибывающего поезда. Карина засовывает руку в отверстие, чтобы нащупать секрет, понять механизм, но, прежде чем Эрих успевает предупредить ее, получает мячом по пальцам.
— Дай посмотрю, — говорит он. — Так-так. Придется ампутировать всю руку до плеча. Ты больше не сможешь плавать по прямой. Что скажете, доктор Штеффи?
— И плечо тоже, — отзывается та.
— Это ужасно, — вздыхает Эрих.
— Шутки у вас дурацкие! — огрызается Карина.
Кафе устроено в форме идеального круга.
— Чтобы всех обслуживали строго по очереди, — предположила Карина, и Эрих кивнул.
Девочки выпили по бутылке «Вита-Колы», от чего сначала дружно рыгнули, а потом захихикали. И, конечно, не забыли купить открытку для мамы.
— Напиши ей, сколько здесь света, — советует Карина. — И про уборщиц в туалетах тоже напиши.
Эрих и девочки отдыхают в просторном белом фойе на одном из бесконечных диванов, на котором может запросто разместиться дюжина семей вместе с бабушками и дедушками. Справа от них сидят две женщины и спорят о чем-то, настоящее оно или нет, но до Эриха долетают лишь обрывки фраз.
Напоследок все они, Эрих с дочками, фрау Миллер и фрау Мюллер, осматривают огромные картины, развешанные в фойе: молодежь мира с развевающимися красными флагами, развалины Фрауэнкирхе на фоне пламенеющего неба, тело павшего воина, покрытое белой тканью, горящие книги, Икар, взмывающий в небо, и пилот, падающий на землю. Мир не может остаться прежним. Он должен измениться.
Эрих
1980. Лейпциг
В приемном покое сидит зеленоглазая темноволосая девочка с подвязанной рукой, рядом с ней отец. Эрих на секунду останавливается в дверях и вдыхает поглубже — нет, конечно, опять показалось, это не может быть Зиглинда. С ним время от времени такое случается: она мерещится ему в вагонах эс-бана, в проезжающих машинах, в отражениях витрин и в лицах пациенток, приходящих к нему с порезами и переломами.
— Что случилось? — привычно спрашивает он, осторожно освобождая руку девочки и ощупывая опухшее запястье.
— Упала с перекладины, — отвечает та. — Отвлеклась.
— У нее отборочные соревнования через три недели, — вмешивается отец, сжимая здоровую руку дочери.
— Соревнования?
— Она новая Комэнеч[31]! Все так говорят. Пе-релом?
— Нужно делать рентген. Но вообще больше похоже на растяжение связок.
— Отлично, — откликается девочка.
