Сказки о «страдающей за Идею ради всех арестантов» босоте – это просто сказки. Босота по определению не знает ничего иного, кроме своего приватного интереса.
Если в данный момент и время этого права (права сильного) братва не может реализовать, как было в моем случае, то свою идею транслирует более сильный. А уж насколько она потом разошлась с арестантским укладом и людским, будет решаться при встрече этих мировоззрений. В моем случае никто ничего предъявить не смог, да и даже не пытался.
Ответ выше.
Твоя аксиома – она только твоя аксиома. Для меня – нет. Ты все пытаешься навязать мысль, что у братвы есть безусловное право на власть в тюрьме и каждый должен выть по ее законам. Это ни фига не так.
22.08.12 23:45 doctor
Впрочем, один раз было. Сделаю лирическое отступление. Уже как-то описывал этот эпизод, попытаюсь еще раз, но в возникшем контексте.
В Белгороде, где я ждал экстрадицию в Украину.
Условия были жуткими. В камере 30 человек, при том что на нарах (это не шконки, а реальные сплошные нары, где народ укладывался спать как селедка в бочке) умещалось не более 16. Маленькое, совсем крошечное, окошечко, выходящее во внутренний двор, где нет движения воздуха. На улице – 39 плюса (радио нам сообщило точную цифру). По стенам течет вода, влажность такая, что на нас все шмотки просто сгнили. Можно было только лежать или сидеть, не двигаясь – так было чуть легче. На хате полный голяк. Пайка – грамм 200 баланды и две ложки каши. Без преувеличений.
Братва, общак – какое там. Никто за 2 месяца ничем транзит не подогрел, что было дико – такого не встречал. Попытки наладить дорогу, или докричаться до других камер закончились на словах "не палите нам движ". Из хаты напротив, когда те получали дачки, мы получили лишь реплику попкарю "закрой им кормушку", когда кто-то обратился за "подогреть транзит чайком-курехой" (кормушки в жару были открыты, иначе мы бы там просто сдохли).
Вот на фоне всего этого было решено организовать голодовку с требованием увезти нас на этап и обеспечить до того какие-то более-менее человеческие условия. Собственно, я вопрос и поднял, и выступил вдохновителем.
На тот момент я был вроде старшего. Не будем называть это смотрящим, это неуместно для транзита. В транзитках народ постоянно меняется, а я оказался среди ядра долгожителей, постепенно приобретя какой-то небольшой статус и заняв козырное место у окна, где стекала тоненькая, едва заметная струйка свежего воздуха перед тем, как смешаться с общим смрадом хаты.
Этап осужденных с Москвы отказался – мол, нам бы пару дней перекантоваться и на зону. А какие там были бьющие себя в грудь бродяги, с какими партачками. Строгачи. Я их понимаю, впрочем. Ждущие транзита в Молдавию тоже – тоже не хотели осложнять, т.к. знали, что им еще долго сидеть – какая-то хрень происходила по официальной линии. Осталось нас человек 20 ждущих этапа на Украину. Это на две транзитные камеры, с ними мы пару раз смогли поговорить на прогулках. Там же и договорились об общих действиях – голодовку всем вместе.
Как положено написали за пару дней заявы с требованиями и предупреждением. Меня и еще пару человек выдернули к хозяину, который спокойны тоном сказал – у вас все равно ничего не выйдет, так что не усугубляйте. Но, тем не менее, меры принял – накануне половину украинцев выдернули и увезли в тюрьму в Старом Осколе. Перед отъездом все заверили, что голодовку тоже начнут. И таки начали почти все, хоть их раскидали по хатам – потом мы увиделись уже по пути в Харьков. Связаться с второй транзиткой, где украинцев уже не осталось, нам больше не давали. Утром, как и договорились – отказ от пищи (вторая камера, правда, спасовала – потом пытались съехать – а мы не знали, мол, начнете ли вы). Через час нас по списку, оставшихся человек 7 из подавших заявы, вывели, вдоль коридоров выстроили две смены попкарей, оперов, штабников – как я понял всех, кого можно было собрать, и нас начали бить. Били долго, прогоняя несколько раз сквозь строй, загнали потом на подвал и там тоже продолжалось. Били дубинками, деревянными для простукивания камер киянками на длинных ручках, и просто кулаками и ногами.
Особенно лютовал молодой белобрысый оперок, который уже сломал мне грудину раньше, еще при приеме. Все пытался попасть в грудину снова. В то же время большой такой мужик, постарше, из попкарей, который мог бы, походу, и быка припечатать – делал сильный замах, и перед самым телом резко останавливал дубинку, просто клал ее на зека и толкал. Сбоку и не определить, что он лишь имитирует удар.
Руки у меня, как, впрочем, и у всех, стали черными – это не отдельные синяки, а сплошная чернота от кончиков пальцев до локтей. Руками прикрывались почки. Спина, ноги, жопа – все тоже черное. У одного из пацанов от удара по яйцам образовалась водянка – мошонка провисла до колен. Тоже без преувеличения.
Кстати, никто, кроме девок(!), по камерам и не кипишнул даже во время этого, хоть все происходило на продолах. Обычно, в других местах, стоило кому-то услышать, что кого-то где-то прессуют, вся тюрьма поднимает невероятный (реально) шум, стуча шлемками, ногами и руками по тормозам, общакам, решкам, полу, трубам.
Предположить, что в Белгороде не было братвы – нереально. Но вся братва сидела с языками в жопе, потому что в Белгороде всем рулил начальник оперчасти – холеный такой, высокий красавец-мужчина, похожий на фашиста из кино.
