кибернетикс“. Одна из микросхем Хаддена оказалась слишком шикарной для гражданского применения, и по настоянию Совета национальной безопасности предприятия и персонал, производящий самые совершенные распознающие схемы, были переданы правительству, которому просто позарез необходимо было знать содержание секретной переписки русских. А уж если русские сумеют прочесть нашу, произойдет бог весть что, уверяли его.
Хадден отказался содействовать правительству при передаче предприятия и дал себе обет заниматься исследованиями, которые уж никак нельзя будет привязать к оборонным вопросам. Он принялся во всеуслышание обвинять правительство в том, что оно национализирует промышленность. Мы их считаем капиталистами, а они при первой же возможности показывают свою социалистическую физиономию, говорил Хадден. Он обнаружил неудовлетворенную общественную потребность и легальными и цивилизованными средствами удовлетворил нужды народа. Это же капитализм в чистом виде. Впрочем, среди капиталистов нашлось достаточно трезвых голов, полагавших, что он зашел слишком далеко с «Рекламниксом» и что его действия противоречат американскому образу жизни. В редакционной статье за подписью «В.Петров», написанной в резкой форме, «Правда» назвала этот конфликт образцом капиталистических противоречий. На это «Уолл-стрит джорнел» несколько поверхностно возразил, что и в самом названии «Правда» — по-русски «истина» — кроется конкретный пример внутренних противоречий коммунизма.
Хадден подозревал, что секретность здесь только повод и что реальной причиной репрессий была его борьба с телеевангелизмом и телерекламой. И он неоднократно утверждал, что в «Рекламниксе» и «Проповедниксе» видит воплощение идеи капиталистического предпринимательства. Смысл капитализма и состоит в том, чтобы предоставить людям свободу выбора.
— Я тогда говорил всем, альтернатива возникает, когда
«Рекламникс» вызвал целый поток обвинений в клевете и все-таки «похоронил» прежние коммерческие телекомпании. Через некоторое время сонмища безработных рекламистов, служащих телекомпаний и безденежных святош возжаждали крови Хаддена. Выросло число и более серьезных врагов.
Еще бы, подумала Элли, а Хадден — человек интересный.
— Так что я считаю, пора мне уходить на покой. Денег у меня столько, что я уже и не знаю, что с ними делать. Я нажил врагов повсюду, даже собственная жена терпеть меня не может. Теперь я хочу сделать что-нибудь значительное, настоящее. Такое, о чем люди будут вспоминать через сотни лет и с благодарностью думать обо мне.
— То есть вы хотите…
— Да, я хочу построить Машину. Имейте в виду, лучшей кандидатуры, чем я, у вас не найдется. У меня работают самые лучшие кибернетики, эксперты и практики; персонал у Карнеги — Меллона, в Массачусетсском технологическом, Станфорде и Санта-Барбаре уступает моему. Из полученных схем ясно одно: слесарю с молотком, зубилом и ведерком краски здесь делать нечего. Это будет в некотором смысле аналог генетического конструирования. Вы не подыщите для этой работы более подходящего исполнителя. К тому же я собираюсь не драть с вас три шкуры.
— Мистер Хадден, не мне решать, кому делать Машину, если дойдет до этого. Решение будет приниматься на международном уровне. Следует учитывать различные политические аспекты. В Париже до сих пор еще спорят,
— Я хорошо осведомлен об этом и воздействую на ситуацию, используя связи, влияние и коррупцию. Но я просто хочу, чтобы и ангелы вовремя замолвили обо мне доброе словечко. Вы понимаете? Кстати, об ангелах. Вы просто потрясли Палмера Джосса и Билли Джо Ренкина. Я не видал их такими возбужденными со времени перепалки о водах Марии. Ренкин уже утверждает, что никогда и нигде не одобрял этой Машины и что, видит Бог, его неправильно поняли.
В поддельном ужасе он покачал головой. Обоих просветителей разделяла давнишняя вражда, но раз изобретатель «Проповедникса» в некотором смысле ухудшил их положение, Элли вдруг решила взять их под защиту.
— Вообще-то оба они люди смышленые, хотя об этом иногда трудно догадаться. Но Палмер Джосс… человек искренний. Он не пустое трепло.
— А вы уверены, что причина здесь кроется не в личном обаянии? Простите, но так важно, чтобы люди все правильно понимали. Ошибки обходятся слишком дорого. Я знаю обоих шутов. В глубине души это шакалы. Но многих религия привлекает — в духовном или сексуальном плане. Не хотите ли поглядеть, что сейчас происходит в храме Иштар?
С легким отвращением Элли поежилась и ответила:
— Лучше я выпью.
Сверху она видела ступени зиккурата, украшавшиеся в зависимости от времени года естественными или искусственными цветами. Она глядела на возрожденные висячие сады Вавилона, одно из «семи чудес света». К ее удивлению, все нисколько не напоминало отель Хиатт. Далеко внизу, освещая себе путь факелами от ворот Энлиля к зиккурату, шествовала процессия. Во главе нее четверо обнаженных до пояса мужчин несли закрытое кресло. Кто или что в нем находилось, понять было невозможно.
— Сегодня церемония в честь Гильгамеша, одного из древнешумерских правителей.
— Да, я слышала о нем.
— Он искал бессмертия, — деловито заметил Хадден и поглядел на часы. — Вы наверняка слыхали, что именно на верхушке зиккурата месопотамские правители получали указания от богов. В частности, от доброго бога Ану. Кстати, я выяснил, как они называли Вегу: Тиранией, жизнью небесной. Не правда ли, интересно?
— Ну а вы получили указания?
— Нет, боги гостят у вас, не у меня. Имейте в виду, следующая процессия Гильгамеша начнется только в девять часов.
— Боюсь, что не сумею задержаться так долго. Но я хочу спросить кое о чем. Почему Вавилон? Почему Помпеи?.. Ведь вы едва ли не самый изобретательный человек на планете. Вы уже создали несколько новых отраслей промышленности, сразили рекламу в ее собственном логове. Ну неважно, что получили порку из-за этих распознающих микросхем. Вы могли бы еще столько сделать. Зачем вам это?
Внизу процессия уже приближалась к храму Ашшура.
— Вы считаете это недостойным занятием? — спросил он. — Я просто пытался удовлетворить известные общественные потребности, которые правительство старается не замечать или попросту игнорирует. Таков капитализм. Все мои действия имеют легальный характер, приносят радость людям. А кроме того, позволяют выпускать пары, накапливающиеся в некоторых дурных головах, порождаемых этим обществом. Правда, так я считал не всегда. Все очень просто. Я точно помню тот миг, когда мне впервые пришла в голову мысль о Вавилоне. Это случилось в Диснейленде. Мы с моим внуком Ясоном плавали на пароходике по Миссисипи, сзади крутилось колесо. Внуку тогда было года четыре, может быть, пять. Я как раз подумал, как это мудро придумано у Диснея: там не продают билеты возле каждого аттракциона, по входному билету ты можешь бродить целый день, входить куда тебе угодно. Это позволяет немного сэкономить на зарплате, на билетерах, к примеру. Но гораздо существеннее то, что люди всегда переоценивают собственные возможности, они охотно переплатят за право увидеть все, хотя обычно довольствуются куда меньшим. Так вот, возле нас с Ясоном стоял какой-то восьмилетка с отсутствующим взглядом. Не знаю, может быть, ему было лет десять. Отец о чем-то спрашивал его, а мальчик только односложно отвечал. Он поглаживал дуло игрушечной винтовки, оперев ее о перила и придерживая приклад ногами. Он хотел только, чтобы его оставили одного с этой винтовкой. А позади него высились башни и
