поползет на случку. Молодец, однако… Но надо и за себя приниматься.
Бинты отмочили, после чего я промыл раны специальной настойкой, залепил бальзамом от Самуила и опять, с помощью Феодоры, наложил повязку. Конечно, можно было распинать пьяного в дымину Бельведера, но и сами справились. Ничего, заживет как на собаке. Ну вот, уже как огурчик… И почти не болит. Тело не болит. А вот душа…
Душа… да меня просто переполняет дикая, ядовитая ненависть к Пауку. Вот же сука такая! И что характерно, допрошенный мной лично Люк д'Уне, главарь похитителей, сообщил, что ему дали поручение доставить в Плесси-Ле-Тур именно барона ван Гуттена, а не бастарда Арманьяка. Вот и ломай теперь голову, известно ли французскому сатрапу, что оный барон и есть тот самый Арманьяк. Впрочем, не надо обманываться: конечно, известно. Просто у Люка д‘Уне не тот уровень, чтобы все знать…
— Сир, — в комнате опять появился Луиджи, — тут просится дю Леон…
— Зови.
Франка я решил сегодня отправить домой. Ему уже купили коня, снабдили некоторой суммой денег на дорогу, но Гастон наотрез отказался уезжать, не поговорив со мной. Ладно, пообщаемся. Не жалко.
— Жан… — франк выглядел довольно смущенным, — я…
— Гастон, не надо благодарностей. Я всегда отдаю долги.
— И я! — твердо заявил французский дворянин. — Поэтому должен рассказать вам всю правду…
— О чем вы?
— Я знал, что Монфокон точно остался в живых. Но укрыл от вас это. Мало того, мне известна его судьба… — опустив глаза, признался Гастон.
— Говорите… — не знаю почему, но я встретил это известие без особого удивления. Скорее всего, потому, что и так обо всем догадывался.
Сбиваясь и волнуясь, дю Леон поведал мне, что Монфокон остался жив, Паук на него разгневался и приказал арестовать, но этот уродец успел сбежать. Имения Монфокона конфисковали, а розыск его продолжают. И есть кое-какие зацепки.
— Сейчас он выдает себя за странствующего проповедника, — мрачно продолжил дю Леон. — И его несколько раз видели в Мехелене. Я присутствовал, когда его величеству докладывали об этом. И еще… государь разгневался на него, как раз за смерть вашей мачехи. Он не отдавал приказа причинять ей вред. Вашего отца тоже не приказывали убивать. Монфокон совершил самоуправство, и рано или поздно будет наказан за это.
— Я благодарю вас, Гастон, — как всегда при упоминании Паука, во мне вспыхнула злость, и пришлось постараться, чтобы не показать ее, — а теперь идите, а то я передумаю. И передайте своему государю, что рано или поздно — он ответит за свои злодеяния по отношению к моей семье.
Дю Леон хотел мне что-то сказать, но промолчал и, опустив голову, вышел из комнаты. Через мгновение послышался цокот подков.
— Мехелен, говоришь… — размышляя вслух, я дотянулся до кубка с вином и отхлебнул глоток. — Ну что же… значит, придется навестить сей славный город…
— Что, дядь Вань? — отозвалась Феодора.
— Ничего… — Я выбросил из головы мысли о Монфоконе, решив вернуться к ним попозже, после решения более насущных проблем. — Живо тащи сюда все свои платья и побрякушки. Выберем наряд покрасивше. Ко двору тебя будем представлять сегодня.
— Ой!.. — Девчонка прижала кулачки ко рту. — Прям к княжьему двору? Боязно чтой-то…
— Замуж за родовитого хочешь? — Я невольно улыбнулся при виде заполошного Федькиного личика.
— Ну-у… это смотря за кого… — озадаченно протянула девчонка. — Надоть подумать…
— Значит, хочешь. Тогда надо, Федюнька, надо. И оболтусов моих позови. Кстати, почему ты ничего не купила на рынке?
— А неча разбазариваться, — строго заметила Феодора. — Полушка к полушке — уже деньга выйдет. У меня и так все есть.
— Гм… — Вот тут я нешуточно озадачился. Очень уж поведение юной уроженки средневековой Рязани было непривычным. Но ладно, пока принимается. — Ну что, приступим? Покажи вот это…
Земфира была большой модницей, так что Феодорке по наследству досталось очень много нарядов. И через час девушка преобразилась до неузнаваемости.
Длинное и черное как смоль бархатное платье-роб с лифом, покрытым золотой вышивкой в восточном стиле, вдобавок отороченное по подолу и распашным рукавам беличьим мехом. В цвет платью — тисненого шелка тюрбан, сколотый громадной золотой брошью, усеянной крупными лалами, и с шикарным страусиным пером, которое в свое время Земфира выманила у меня…
Мне даже захотелось протереть глаза, в неверии, что предо мной стоит Феодорка. Ее простоватая славянская красота заиграла новыми экзотическими оттенками, как ограненный алмаз…
— Ну как?.. — Девушка потупила глаза и смущенно прикрыла рот пальцами, унизанными перстнями.
Первым среагировали близнецы. Луиджи и Пьетро разом грохнулись на колени, и, прижимая правую руку к сердцу, выпалили:
— Dea! Bella dea!!![1]
— Cойдет… — поскупился я на эмоции, удостоившись неодобрительных взглядов от близнецов.
