На лицо ее набежала тень, стерев улыбку. Марта хотела что-то сказать, но в двери скрежетнул ключ, и я вскочил, объятый страхом, что наступает момент, который я, возможно, не переживу. Марта негромко окликнула мужа. Эйдан шел в кухню.
— Что за день! — говорил он. — Эйнар затянул с накладными, а когда все же закончил, взял и…
На пороге он смолк, а на меня обрушилось многолетнее нагромождение лжи и обмана, страданий и жестокости, к которым и я приложил руку, ибо кто, как не я, оставил племянника на растерзанье упырю?
Меня скрутило болью, я рухнул на стул и зашелся в рыданиях.
— Прости… — давясь словами, выговорил я вместо приветствия. — Я не знал… клянусь… пожалуйста, прости… я не знал… — Голос мой осекся, я стал бесформенной кучей из слез, слюней и соплей, Марта, пораженная разыгравшейся сценой, зажала рукой рот, а Эйдан, добрый человек, стократ лучше, чем все они вместе взятые, поставил сумку на пол, подошел ко мне и, обняв за плечи, притянул к себе.
— Перестань, дядя Оди, — сказал он. — Не плачь. А то я сам заплачу, и меня уже не остановишь.
Через два дня мы встретились в Осло, в тот вечер вскоре я покинул дом племянника. Когда эмоции немного улеглись, возникла напряженность: Эйдан, уставясь в пол, молчал, Марта поддерживала светскую беседу, и я стал прощаться.
— Я свалился как снег на голову, — сказал я. — Надо было, конечно, уведомить о моем приезде. Может, как-нибудь на днях свидимся, если надумаешь?
От работы на воздухе лицо Эйдана загорело и обветрилось, трехдневная щетина как будто замерла в своем росте. У него глаза Кристиана, думал я, а взгляд точно как у Ханны, когда она посматривает украдкой. Малыш-весельчак бесследно сгинул, превратившись в стопроцентного мужика.
— Ты надолго приехал? — наконец спросил Эйдан.
— Пробуду, сколько надо, — сказал я. — Номер в отеле забронирован на несколько дней, но если ты скажешь: «Вали в свой Дублин», я так и сделаю.
Эйдан только невозмутимо кивнул. Я глянул на Марту, но она явно не собиралась вмешиваться.
— Я оставлю свои координаты. — На листке я записал адрес отеля. — Позвони, если захочешь поговорить.
На том мы и распрощались.
На другой день я гулял по городу, рассеянно осматривая достопримечательности и разглядывая молодых путешественников, обладателей европейского железнодорожного билета. Интересно, думал я, каково было бы вновь стать двадцатилетним сейчас, в 2012-м, когда все вокруг иное? Но потом отогнал эту мысль, сулящую одно расстройство. К вечеру я зашел в собор и поставил свечку перед деревянным изваянием Мадонны с Младенцем, а вернувшись в гостиницу, получил сообщение от Эйдана: завтра по делам он будет в Осло и, если мне удобно, в семь вечера мы могли бы встретиться в баре в районе Акер-Брюгге.
Когда на следующий вечер я разыскал этот бар, Эйдан уже был там — за пивом просматривал спортивный раздел газеты. Заметив меня, он чуть улыбнулся:
— Непривычно видеть тебя в обычной одежде. Я помню тебя только в униформе.
— Распахнутый воротничок мне не идет, — отшутился я.
— Пиво будешь?
— Буду.
Эйдан помахал официанту, и я обрадовался прибытию высоких стаканов. Во рту у меня пересохло, а пиво давало отсрочку, чтобы немного прийти в себя.
— Твоя Марта, похоже, классная, — сказал я.
— Да.
— Она врач?
— Педиатр, — кивнул Эйдан. — У нее своя практика в Лиллехаммере.
— Но это не с ней ты когда-то давно жил в Лондоне?
— Нет, там все закончилось. С Мартой я уже здесь познакомился.
— А сам чем занимаешься?
— Владелец строительной компании. Вернее, совладелец. На паях с кузеном Эйнаром.
— Я его помню, — сказал я. — По свадьбе твоих родителей.
— Нет, на свадьбе был его отец. Эйнару всего двадцать. Он Эйнар-младший.
— Понятно. По дороге из аэропорта мы с твоим отцом, Эйнаром и Свейном напились водки. Приехали тепленькие. Как поживают Эйнар и Свейн?
— У Эйнара все хорошо, он живет неподалеку от нас. А вот Свейн недавно умер. Рак.
Меня накрыло невыразимой печалью по человеку, с которым я был едва знаком тридцать лет назад.
