основную часть бойцов спрятать в бункере!
– Но там же кислота эта.
– Она в шлюзе. Я надежно запер дверь. В шлюз никому не лезть. Теперь ясно?
– Все ясно. Не волнуйся. Справимся.
– Очень на это надеюсь. И присматривай за Андреем. От него одного сюрпризов приходится ждать больше, чем от всей этой гребаной армии людоедов.
На этот раз за рулем сидела Оливия. Михаил снова почувствовал приступы слабости и боли, и находился на грани потери сознания. Организм, мобилизованный в то время, когда его возлюбленной и будущему ребенку грозила очевидная опасность, вновь вернулся к своим собственным проблемам.
Собески то и дело смотрела на мужа, и в ее взгляде сквозило то сочувствие и боль за страдания близкого человека, то плохо скрываемые злость и обида…
– Как ты мог скрывать от меня такое? – проговорила она, наконец.
– Что? – вздохнул Михаил. – О чем ты, милая?
– Ты знаешь о чем! Все эти годы у тебя была водородная бомба, и ты скрывал это от меня! Как ты мог?!
– Дорогая, вот сейчас я пытаюсь представить себе контекстную ситуацию, при которой я должен был тебе об этой бомбе рассказать, и у меня это с трудом получается.
– Чего? Я что-то тебя не пойму.
– Ну, например: «Дорогая, выходи за меня замуж. Потому что у меня есть мощная бомба!» Так? Или, вот: «Дорогая, давай заведем детей, чтоб мне было кому передать здоровенную термоядерную бомбу. Кстати, она у меня есть!». Или же: «Дорогая, давай займемся любовью, потому что у меня большая штука, готовая взорваться дюжиной мегатонн!».
– Черт тебя дери, Майкл, это же не смешно!
– Дорогая, не кричи на меня, потому что я обладаю водородной бомбой. Как насчет такого контекста?
– Прекрати сейчас же! Я не вижу здесь ни одного повода для шутки! Как ты вообще мог согласиться на то, чтоб взорвать такое устройство?!
– Я не соглашался его взрывать, милая, – вздохнул Крашенинников, прикрыв глаза. – Я согласился стать гипотетическим подрывником. Одним из подрывников. Я был молод, энергичен и амбициозен. И у меня была очень скромная зарплата. ГРУ мне предложили хорошие деньги за согласие сделать то, что делать, скорее всего, никогда не придется. Так я тогда думал. Кто из нас мог помыслить, что с миром произойдет такое? Я должен был привести бомбу в действие только в случае определенного стечения обстоятельств. При совокупности факторов, которые были настолько безумны и фантастичны, что я с большей долей вероятности стал бы изучать вулканы на спутнике Юпитера[33], чем был бы вынужден взрывать эту чертову бомбу. Но человечество оказалось настолько «разумным», что предпочло не исследовать другие миры, а испепелить свой. Я никогда в это не верил. И всю эту постапокалиптическую субкультуру с фильмами, комиксами, компьютерными играми и книгами считал полной хренью… Полной хренью оказалась моя вера в человека… А потом настали тяжелые времена. Я и забыл об этой бомбе. Потому что у меня хватало других забот. Прости меня, Оля…
– Что же ты еще от меня утаил, Миша? – вздохнула Оливия.
– Когда я был еще студентом, я пару раз курил травку…
– Черт возьми, – Собески поморщилась. – Когда же ты повзрослеешь?
– Наверное, когда стану отцом, любимая.
Корабль все еще был далеко. Однако на поверхности бухты виднелись катера каннибалов. Похоже, они продолжали замеры глубин. В этот раз никто из них не пытался атаковать одинокую моторную лодку, которая сейчас двигалась в сторону Вилючинска. Быть может, просто не заметили. Или причина в другом… Возможно, джокеры были уверены в своей скорой победе и больше не распаляли свои силы на ненужные мелкие стычки, в которых одного за другим теряли своих бойцов.
Евгений Сапрыкин внимательно наблюдал за вражеским кораблем, но мысли были заняты Андреем Жаровым. Из всей группы подростков, желавших свергнуть иго многочисленных банд, державших некогда в страхе население Приморского и Вилючинска, он был самым бойким. Именно его первым и приметил некогда майор. Именно с ним начал беседу. В конце концов, он видел в Андрее отражение его отца, которого хорошо до всего этого знал. И они победили. Но теперь он совершенно раздавлен и сломлен. Сапрыкин хотел отогнать от себя любое осуждение и старался понять то, что творилось в душе
