– Горшечники мы, – подбоченясь, выдал Флюм. – Мои формы и для литья пригодны, а горшки да кувшины в даль чужеземную возят.
– Я слышал о тебе в Ростоке, – серьезно кивнул Инчута. – Люди хвалят твои руки умелые. Госпожа кухарка нашего князя сказывала, что в твоих крынках молоко долго не киснет.
– Могу и такое. Спасибо на добром слове!
– Нам нужно с княжичем поговорить, – беззаботно поведал я гончару. – Станешь ли землякам преграды чинить, мастер Флюм? Вижу я, ты бросить решил ремесло. В стражу городскую зачислен. Поди, без приказа старшин иль советников не велено пускать…
– С чего же ты решил, добрый господин, что я отцово искусство бросить хочу?
– Ну, я вижу, ты стоишь тут с оружием. И руки твои не в глине. Стража велиградская в крепости заперта. На улицах пьянь на воре и разбойником погоняет. Вот и подумал, мастер известный за правду решил постоять. Видно, знатно княжич набезобразничал с дружиной своей, что ты его, словно татя, в логове обложил.
– Да не. Так-то младший – человек мирный и правду чтит… Зря он только Бубраша в подвале держит… Вы молодому Паркаю так и скажите – мол, отпустит героя нашенского, и никто его держать боле не станет! Я лично мешать не буду. И так сколь дней вместо дела с сынами да племянниками здесь праздно болтаемся.
Дюжие сыны мастера споро раскатили телеги в стороны, освобождая нам проход.
– Спасибо, – поблагодарил я. – Я передам твои слова княжичу.
Однако сказать это оказалось проще, чем сделать. Несмотря на крики и стук в окованные железными полосами ворота, впускать нас не торопились. Это обстоятельство могло бы меня даже позабавить – в другое время в другом месте. Только не здесь, на глазах собирающихся на площади скучающих обывателей.
– Клянусь храпом Спящих! Сейчас отъеду да расстреляю дурные головы, что над стеной торчат, – громко ругнулся я. – Пусть не пеняют потом, что, мол, не слышали. По правде ли гостей у порога держать?!
И тут же в узкой калитке, сбоку от главных ворот, открылась узкая щель-бойница.
– Кого тут демоны принесли?
– Свои! – воскликнул Инчута и нагнулся с седла, чтоб заглянуть в окошечко.
– Свои в детинце ужо. И без вас тесновато туточки…
– Принц-воевода войска охочего всеорейского Ратомир, с ближниками и слугами, – торжественно завопил Велизарий. Где-то в середине возгласа окошко громко хлопнуло, закрываясь.
Минутой спустя нас впустили. Сначала внутрь привратной башни и уже оттуда, через тесный проезд с двумя рядами подъемных решеток, во внутренний двор крепости. Первым в глаза бросался разложенный прямо на мостовой костер с поджаривающейся на вертеле тушей теленка. Вокруг очага на укрытых попонами седлах, на бочонках и березовых чурбаках с кубками в руках сидели дружинники. На нас они не обратили ни малейшего внимания. Заняты были – пили или пели.
Тут и там бродили псы и лошади. Под навесом у коновязи на куче сена храпели в одном исподнем несколько уставших воинов. В сухой поилке для коней, широко раскинув руки, спал, сопя огромным носом, лысый мужик в простой домотканой рубахе. Со стены над воротами, раз за разом повторяя одну и ту же фразу, канючил, приплясывая и сжимая хозяйство между ног кольчужными рукавицами, молодой воин:
– Ну, братцы, посторожите чуток! Мне очень надо!
Копья, луки, топоры, мечи стояли вдоль стен, готовые к применению. Вот только их владельцы, как мне казалось, применять оружие были совсем не готовы.
– Страшное дело, – покачал головой Ратомир, – когда дружина от безделья мается…
Инчута мигом взлетел на стену по приставной лестнице. Стражу так приспичило, что, даже не выяснив, кто мы такие, благодарно кивнув, убежал.
– С голоду не помрем – и то ладно, хвала Басре, – сбросив седло у коновязи и отпуская лошадку, воскликнул Парель. Глазами жрец уже принялся поедать теленка…
Велизарий принял уздечки наших с принцем лошадей и отвел их в сторону колодца. Все шло к тому, что лысому в поилке придется искать другую постель.
Подтащив седла к костру, мы уселись рядом с дружинниками княжича.
Душевно выводили одетые в сверкающие на ярком солнце пластинчатые доспехи плечистые мужики. По кругу, из руки в руку, от здоровенной бочки в тени главной башни, к нам пришли два наполненных медовым хмелем кубка.
Склонив головы, исторгая странно трогавший самои
