Будучи прежде всего солдатом, а потом уже любовником, Ричард не мог попусту тратить время на измученное голодом семейство и искалеченную женщину, позволившую разорить дом ради спасения его сына, которого он не любил. Так что не отец внес ко мне в комнату ослабевшего подростка и положил его на постель, а больной и несчастный Джон Рашли, который, с трудом пробравшись во второй раз потайным ходом под летним домиком, обнаружил Дика без сознания в клетушке контрфорса и, потянув за веревку, открыл таким образом вращающуюся каменную плиту.
Это произошло около девяти вечера в субботу, после того как мятежники оставили дом. Мы все были слишком слабы и в воскресенье утром могли лишь улыбаться королевским пехотинцам, когда они били в барабаны под нашими зияющими окнами.
Первым нашим делом было получить молоко для детей и хлеб для себя самих, а позднее, уже днем, когда к нам вернулась толика наших сил, а солдаты разожгли для нас камин в галерее – единственном пригодном для жилья помещении, – мы в очередной раз услышали ржание и топот коней, но на сей раз долгожданные и вселявшие в нас бодрость, поскольку это возвращались домой наши собственные мужчины. Думаю, за прошедшие четыре недели я пережила немалое напряжение, мне было тяжелее, чем остальным, из-за тайны, которую я хранила, поэтому, когда все оказалось позади, у меня начался странный рецидив болезни, усиленный моей естественной слабостью, и в течение многих дней я была не в силах даже оторвать голову от подушки. К тому же сцены радости и воссоединения были не для меня. У Элис был ее Питер, у Элизабет – ее Джон из Комба, у Мэри – ее Джонатан, и все вокруг целовались и плакали и снова целовались; следовали описания всех ужасов прожитых нами дней и безысходного отчаяния. Но не было ни плеча, на которое я могла бы приклонить голову, ни груди, на которой я могла бы выплакаться. Низенькая, снятая с чердака кровать на колесиках служила мне ложем – одна из очень немногих найденных нами вещей, которые не были уничтожены мятежниками. Помнится, когда вернулся мой зять, он склонился надо мной и похвалил за мужество, сказав, что Джон ему все рассказал и что я поступила так, как поступил бы и он сам, будь он тогда дома. Но не мой зять был мне нужен. Мне нужен был Ричард, а он, преследуя мятежников, отправился в Солташ. Все это веселье явилось как разрядка. Звон колоколов церкви в Фое, подхваченный колоколами в Тайуордрете, и его величество, созвавший дворян графства в своей ставке в Боконноке и поблагодаривший их за поддержку – он подарил Джонатану свой кружевной платок и молитвенник, – и внезапный бурный благодарственный молебен в честь освобождения и победы – все это казалось мне преждевременным и оставляло у меня в душе странный горький осадок. Быть может, это было из-за какого-то изъяна в моем собственном характере, что-то связанное с моим увечьем, но я повернулась лицом к стене, и на душе у меня было тяжело. Война не закончилась, каковы бы ни были успехи на западе. Разбит был один Эссекс со своим восьмитысячным войском. На севере же и востоке Англии было много тысяч тех, кто еще и не думал сдаваться. «И ради чего все это? – подумала я. – Почему они не заключили мир? Неужто так и будет продолжаться, пока мы не состаримся, – разоренная страна, опустошенные дома?»
Слово «победа» звучало глухо – ведь наш враг лорд Робартс распоряжался в Плимуте, который по-прежнему упорно защищался, – и недальновидно и глупо было думать, будто война закончилась только потому, что Корнуолл теперь освобожден. На второй день после нашего освобождения, когда все отправились в Боконнок, чтобы проститься с его величеством, со двора донесся скрип колес и шум приготовления к отъезду, затем я услышала, как повозка со стуком покатилась по булыжнику и пропала в парке. В тот момент я была слишком усталой, чтобы пускаться в расспросы, но позже, уже днем, когда ко мне пришла Мэтти, я спросила у нее, кто был тот человек, что столь неприметным образом покинул Менебилли.
– Кому ж это быть, как не миссис Денис, – ответила Мэтти.
Так что Гартред, как истинный игрок, сочла лучшим смириться со своими потерями и покинуть нас.
Мэтти, отжимавшая в данный момент тряпочку, чтобы вымыть мне спину, фыркнула:
– У нее как будто бы нашелся знакомый среди сторонников короля, он приехал сюда вечером вместе с мистером Рашли. Некто мистер Амброз Манатон. Он-то и выделил ей сегодня эскорт.
Я невольно улыбнулась. Какую бы сильную ненависть ни вызывала у меня Гартред, я должна была склонить голову перед ее умением держаться на плаву при любых обстоятельствах.
– Она видела Дика перед отъездом? – спросила я.
– Еще бы, – сказала Мэтти. – Он подошел к ней за завтраком и поздоровался. Она уставилась на него, не веря своим глазам, – я за ней наблюдала. Затем она спросила у него: «Ты прибыл утром с пехотой?» А он, постреленок, усмехнулся и ответил: «Я был здесь все это время».
– Неосторожный мальчишка, – заволновалась я. – Что она ему на это сказала?
– Она, мисс Онор, ответила не сразу. Она улыбнулась – а вы знаете, как она это делает, – и сказала: «Мне следовало догадаться об этом. Можешь сказать своей тюремщице, что ты не стоишь и одного серебряного слитка».
– И это все?
– Все. Вскоре она уехала. Она никогда не вернется в Менебилли.
И Мэтти принялась тереть мою спину сильными, столь хорошо знакомыми мне руками. Но Мэтти заблуждалась, ибо Гартред снова вернулась в Менебилли, как вы скоро об этом узнаете, и человек, который привез ее, был мой собственный брат. Но я забегаю вперед, поскольку у нас на дворе еще сентябрь 1644 года.
В первую неделю, пока мы набирались сил, мой зять со своим управляющим взялись за работу, чтобы выяснить, во что обойдется восстановление дома
